Максиму, герою этой статьи, сейчас 21 год, и большую часть жизни он прожил в Мариуполе. Для него этот город родной и любимый:
"Был, есть и будет, — говорит Макс. — Город был ухоженный; все дороги, коммунальные услуги, трубы, всё менялось, магазины перестраивались с нуля, строились новые, зарплаты — неплохие, асоциальные элементы благодаря новой полиции стали тише, коррупция в моем городе забылась за последние 8 лет практически полностью. Детские площадки, спортивные парки и прочее радовали глаз каждые сотню метров. Сказать, что я в своём городе начиная с 2018 года начал чувствовать себя как в Европе, — это ничего не сказать".
Уже в мае он должен был получить квартиру от государства как сирота, а еще парень собирался сходить в парк Гурова — только в прошлом году его отреставрировали и поставили самую современную лазерную подсветку, которая создавала иллюзию, будто ты гуляешь под водой…
В первый день войны его разбудило сообщение от брата, которому в многоквартирный дом попал снаряд: "Ему повезло не пострадать, но соседи остались в живых не все. Эмоционально, как наверное и у всех, сначала не верилось, что это случилось. Позже был один день, когда не верилось, что мы вообще выстоим". Не пострадать в понимании Максима – значит просто выжить.
Максим – сирота с 16 лет. О других родственниках он говорит так: "Живы не все, это точно. Многие друзья бежали 20-го числа, как я позже узнал, некоторые пока не отвечают, а некоторые – точно мертвы".
Сейчас парень уже в Эстонии, но до этого, как и часть других мариупольчан, вынужденно находился на территории рф – выехать в Украину из города крайне сложно и позже мы узнаем, почему. От его истории в жилах стынет кровь, но мы передаем все так, как он ее рассказал нам.
Сначала пропала связь. Потом пришлось отказаться от жилья, гигиены, воды, готовой пищи и сна. Когда горели дома, люди нередко прыгали с крыш.
Первое, от чего пришлось отказаться – это связь: "Мне очень важно иметь надежный источник информации, и для меня отсутствие связи стало сильным ударом. В условиях, когда твой город бомбят, это самая ценная вещь, и тем более для меня. В городе никто ничего не знал, вся информация доносилась по слухам, зачастую расстояние, о котором можно было хоть что-то точно говорить, ограничивалось сотней другой метров. Но до людей доходили слухи про кучи трупов в драмтеатре и других менее известных убежищах. Украинское радио глушилось, и вещала "Новороссия". Они врали про тот район, где был я, врали про левый берег, врали про всё связанное с моим городом, но те, кто не выходили, не знали, так что могли верить и в это.
Дальше по очереди. Жилье – все переселились в подвал, где было 2-3° тепла и дуло из всех щелей. Гигиена – нет воды на это, нет тёплой воды. Готовая пища – жечь костры стало рискованно".
Максим рассказал, что после 18 марта костры они уже не жгли: "Я переехал в частный дом. Ноги отмерзали, и приходилось топить старую печь, которая там была. Топили пару часов в день, если было два условия: на улице светло и рядом горит какое-то здание. Это было часто".
Единственный источник, где можно было набрать чистую воду, находился в 7 километрах от места, где был Максим: "В моем убежище за водой ходил я: путь был от Строителей 161, вниз к Кировскому жилмассиву, дальше по улице Шевченко вверх, поворот на Артёма, поворот на Фонтанную, спуск на Малофонтанную – там родник. Обратный путь – любой другой дорогой, для сбора разведданных, если это можно так назвать. Иногда я видел других людей и бойцов ВСУ: по бутылкам в моих руках они понимали, что я иду за водой и могли предупредить, куда и как идти, чтобы это было безопасно. Но со временем ходить так далеко стало невозможным".
Лишились жители Мариуполя и сна: "Поначалу в сутки было только три часа относительной тишины, и в четыре ночи, как по расписанию, авиаудар. Все, кроме детей, спали сидя, так как на всех места, которое хоть как-то успели облагородить, не хватало – очень много людей. Начиная с 10 марта, не было и 15 минут без обстрелов. Чаще их было очень много и постоянно. На вопрос "Где?" ответить невозможно – достаточно посмотреть свежие фото города: нет такого места, где в радиусе 50 метров ничего не прилетало. Убежища в списке безопасных от городского совета в простонародье стали самыми опасными местами – после взрыва в драмтеатре".
Электричества в городе тоже не стало: "Какое-то время спасали аккумуляторы машин, хозяева не были против, если заряжали и их технику. Без электричества дети перестали быть спокойными, даже относительно. Мы с братом скачали до войны кучу мультфильмов и делали кинопоказы по вечерам. Это помогало поднять моральный дух".
Начиная с 12 марта, перестали приезжать пожарные: "Если загорались дома, они горели до конца, и те, кто не успевал сбежать, нередко прыгали с крыш. После этого надежда почти иссякла. Мы жили, спали, ели, ходили в туалет – абсолютно все делали в подвале, кроме "разведчиков", которые проверяли, когда можно выходить. Не хватало абсолютно всего: еда, вода, лекарство, бинты – всё было на минимальном уровне".
Когда стрельба, танки и грады уже не пугают, остается две вещи, которых ты боишься больше всего
"Сейчас, в последнюю неделю в Мариуполе для людей осталось всего две страшные вещи. Ни стрельба, ни грады, ни танки уже не пугали. Всего две вещи. Первая – авиация… То, от чего ничто тебя не спасёт. Люди своими глазами видели, как монолитные высотные здания складывались в кучи мусора. Единственное, что точно знали – от авиации не спасешься, нет такого убежища, где ты бы выжил при ударе. Каждый раз услышав самолёт, весь город замолкал – ни от кого ничего не услышать, все затаив дыхание ждут, когда упадет снаряд, чтобы выдохнуть с облегчением в понимании, что он упал не рядом с тобой. Еще неделю назад, людей ужасало, что этот снаряд убил кого-то другого, позже они радовались, что не их.
Вторая вещь, от которой взрослые мужики, полицейские, мамы, старики и дети молча кричали, вопили, плакали и бились головой об стены – это крики агонии тех, кому не повезло…".
С середины марта люди перестали убирать трупы с улиц. Появились мобильные крематории
"Начиная с 14-16 марта, трупы перестали пропадать, раньше их кое-как старались хоронить, теперь они были буквально повсюду. Увидеть труп на улице – дело обычное. Они гниют, пахнут, в некоторых местах их десятки. Захоронения были везде: дворы, огороды, обочины, ванны вместо гробов, реже – в парках, но бывало и там".
Ближе к концу марта иностранные СМИ начали активно искать фотодоказательства того, что в оккупированных городах появились мобильные крематории. Их и раньше замечали в составе колонн российских оккупантов – более того, их существование россияне пытаются скрыть. Об этом несколько дней назад заявили в Главном управлении разведки МО Украины.
Сообщалось, что в Мариуполе россияне используют 13 мобильных крематориев для зачистки улиц от тел погибших мирных жителей. Всех потенциальных свидетелей зверств оккупанты пытаются идентифицировать через фильтрационные лагеря и уничтожить. В один из таких лагерей попал наш герой, и позже мы дойдем до этого, но вот, что Максим рассказывает о камерах для сожжения людей. Самих крематориев он не видел, но объясняет все так:
"Когда людей уже перестали хоронить, я видел, что самих тел, в привычном понимании этого слова, уже нет. Когда проходит слишком много времени – это уже бактериологическое оружие, которое постепенно становится опаснее. Это не лучший выход – их сжигать, это не религиозно, негуманно для родственников, которые хотят найти родных хотя бы такими, чтобы точно знать, что это они, но это уже не то время, когда нужно думать об этом. Черта пройдена, дальше только смерти от болезней, которые вскоре будут повсюду. И это не остановить. Вину русских уже не оправдать, ее не простят, но конкретно тут можно с болью закрыть глаза, и вспомнить, что там еще есть живые люди, которым нужно хотя бы дышать без опаски за жизнь".
Вывод здесь можно сделать только один: россияне знали, во что будут превращать мирные города и их жителей. Помимо мобильных крематориев, в городе происходят и другие страшные вещи, сопутствующие войне.
"Было воровство. То, что люди вскрывали магазины, – это правда. Периодически брали то, что уже никому не нужно, по той логике, что владельца нет в живых. Стоит отметить, что украинские военные брали только вещи первой необходимости и чаще всего везли их в убежища людям".
В дома часто заходили военные: "И украинские, и российские солдаты. Первые искали точки для разведки, вторые хотели найти диверсантов и опрокидывали весь дом. В наш дом русские входили несколько раз, пытались что-то говорить про освобождение, слушать это было невыносимо с учётом происходящего, но ты вынужден поддакивать. На улицу лучше не выходить без вранья про родственников. Вечером комендантский час: заметят – убьют".
Мифы оккупированного города
Максим добавил, хоть этого вопроса и не было в нашем интервью, что важно добавить кое-что о мифах, которые сейчас распространяются в оккупированных городах и за их пределами российской пропагандой. Он говорит о Мариуполе, но аналогию можно провести с любым другим оккупированным городом, где ведутся военные действия. Итак, мифы:
""Украинские военные вскрывают магазины, берут что хотят и потом пускают туда мародёров". Магазины вскрывают и военные, но для отправки пищи и воды людям в больших убежищах. Людям военными разрешалось брать из магазинов продукты, потому что купить им никто не давал, продавцов не было.
"Украинские военные стоят под окнами, прикрываясь мирными жителями". Первая половина – правда, военные могли располагаться в жилых районах если это имело смысл, но это была или разведка, или оборона. Огонь из территории близ жилых домов производился только тогда, когда военные уже считали место заброшенным, а минимальные жертвы неизбежны. Кроме всего прочего, это не обязательно украинские военные; русские, "ДНР" и чеченцы делают так же. Вторая часть насчет прикрытия – бред. Мирными никто не прикрывался".
Побег из Мариуполя
О возможности побега из Мариуполя на не оккупированную русскими территорию никто не знал. Максим предполагает, что выехать в Украину из города также возможно, но люди не знают об этой возможности, и видят лишь уничтоженные колонны машин, направлявшихся на зеленые коридоры:
"Люди НЕ ЗНАЮТ про эвакуацию. Люди НЕ ЗНАЮТ про мировое сочувствие и поддержку Мариуполя. Им об этом НИКТО не скажет. Связи НЕТ, слухи доносятся, что любой, кто пытался сбежать, уже давно удобряет собой землю".
Это слова Максима, которые он написал уже после того, как выбрался из города. Остаться в живых ему удалось чудом, если это может быть подходящим словом для войны: "Я хотел уехать давно, ждал, когда станет тихо. Однажды я решил пойти за дровами, чтобы остальные имели возможность погреться и поесть. Собирался принести дрова и уйти, но вернулся уже на сожжённый дом. Что было с теми, кто был внутри, говорить не приходится.
Когда от моего дома ничего не осталось, выбора не было. Решил пешком перейти границу. В сторону Украины не пустили бойцы с белыми повязками, при подходе на три сотни метров начали палить в воздух.
Второй путь – в Россию. Я подумал, потерпеть пару дней эту страну не такая проблема. Пошёл в их сторону. Единственный путь преграждали военные в белых повязках: "Туда нельзя, там стреляют", через секунду после этих слов в двух сотнях метров от нас, в той стороне, откуда пришел, упала авиабомба. Выражение лица и настрой бойца не изменились, путь закрыт. Я вспомнил про другой, в пяти километрах была газовая труба над рекой, она достаточно широкая, чтобы пройти по ней. Честно, она не повреждена, но пройти по ней хоть с какими-то ресурсами невозможно: сильный ветер, река в эту пору года буйная, а плавать я не умею.
На берегу стояла лодка с пробоиной. Я встретил лодочника и пожилую женщину, общими силами смогли достать лодку и переплыть на тот берег. Ноги промокли, но это не ощущается – в Мариуполе люди забыли, что такое тепло, ноги отмерзли первыми, они давно ничего не чувствуют. Дальше оставалось идти, были слышны повсеместные бои, но не было авиации, так что и страха не было, но бойцов вокруг хватало, и стоило тебе хоть на секунду стать подозрительным, нагнуться завязать шнурки, и ты мог стать, и стал бы мишенью".
"Фильтрационные" лагеря для беженцев из Украины и фиктивный лагерь для тех, кого вывезли
Максима остановили в селе Ляпино, – это территория Донецкой области. Вернуться назад было нельзя, и после этого беженцам предстояло пройти несколько проверок и "фильтраций", дать ложные показания, которые потом, вероятно, будут использованы россией против Украины. Никакой речи о расселении, комфортных или хотя бы приемлемых условиях, естественно, не шло.
"Первым делом нас отправили в село Хомутово, в обычную школу, там собралось около двух-трёх сотен человек, больных и старых располагали на матрасах, остальные на полу, стульях или партах, питание один раз в день: школьная порция супа, вода из-под крана, от которой в итоге всем было очень и очень хреново.
Там держали, не выпуская под предлогом того, что огромные очереди на фильтрацию. Сказали, пару дней и всё. В действительности прошло десять, прежде чем нас отправили дальше в Старобешево. Троих парней без родственников не выпускали, я был в их числе. Мы оставались там до "особого распоряжения". Никому ничего не объясняли и не говорили с первого дня, тут после такого даже у меня помутнело в глазах. Через коррупцию вышло оттуда выбраться ко всем в Старобешево.
Там, сидя в драмтеатре, два дня ждали проверки смартфонов, дальше нужно было написать письма, где нужно было указать, какие ВСУ плохие, а "ДНР" хорошие, подписать отказ от претензий, сдать дактилоскопию, сделать фото в полный рост и лица. После этой проверки нас отправили на границу, там ещё раз уже пограничники "ДНР" проверяли то же самое, и ещё раз – русские на русской границе. Еще почти два дня мы провели там, стоя в очереди, 14 часов из них — на улице. Дальше нас отправили во временный лагерь МЧС, и только потом – во временный лагерь для беженцев, где нам сказали "Вали отсюда, никого здесь быть не должно".
Естественно, на протяжении всего этого времени постирать вещи или помыться возможности не дали. Школьный умывальник в Хомутово – единственный шанс немного привести себя в порядок".
Несколько дней Максим пробыл в городе Орле у своей старой подруги, но задерживаться в России он не собирался — сейчас парень уже в Эстонии.
"Местный орловский магазин одежды", – так подписал Максим эту фотографию из Орла
"Перешёл эту бл** границу рф за 5 часов, и потом меньше 5 минут эстонскую. Проверяли переписки в смартфоне, даже гугл диски и тому подобное. Хотя хватит банально какой-нибудь скрытой папки в смартфоне, чтобы скрыть что нужно, так что толку от их проверки было бы ноль, если бы кто-то что-то хотел утаить"
"Так выглядит дорога к свободе", — пишет Максим уже из Эстонии
Он рассказывает свою историю хладнокровно, и сложно поверить в то, что ему пришлось пережить.
— Как тебе удалось сохранить холодный рассудок после всего этого?
— В действительности, невозможно смотреть на то, что пришлось видеть, и оставаться хладнокровным, но рядом были другие люди, и нужно было им показывать пример, чтобы они видели лучик надежды хотя бы в чужих глазах. Глубоко в душе я сильно страдал, но живые должны верить в жизнь, и пока я был там, всех убеждал в этом… Хотя один раз я сломался, на несколько часов, на седьмой день "фильтрации", стал грустным. Вы бы видели, насколько перепугались все, пришлось врать, что тоже отравился водой. Тогда я думал, что все мы, кто был в Хомутово, так и останемся цифрами в статистике, и никуда не выберемся, но получилось буквально днем этого же дня найти контакты юристов-волонтеров, это меня максимально сильно успокоило. Дальше было проще, вплоть до момента, когда всех, кроме нас троих, забрали. В той школе нас разделили по отдельным классам по одному. Было очень сложно, трубил во все возможные организации. Люди из моего лагеря, когда увидели меня, радовались. Уже большинство на тот момент называли меня волонтером, хотя это было не так – я просто отправил им весточку, которую удалось достать, номера волонтеров, которые на самом деле помогают людям.
— А ты уже думал, будешь ли возвращаться в будущем Украину или Мариуполь?
— В украинский Мариуполь – да! 🇺🇦
Буча, братская могила, сотня убитых россиянами. Как проходит эксгумация
Люди пережили гуманитарную катастрофу, преступления оккупантов и ежедневные бомбардировки — репортаж из сел вблизи Иванкова
"Украли даже инвалидную коляску": о месяце под оккупацией в Ворзеле из первых уст
Выжила на улице, которую охватило огнем: Лариса из Бучи пережила тяжелое танковое сражение и две встречи с оккупантами
Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.
