Новые города: какие они?

Алла Петренко-Лысак

Когда-то, начиная серию «Записки городской мечтательницы», я написала, что закон диалектики о взаимном переходе говорит о имманентном шансе вещей меняться в их количественно-качественных параметрах. Завершая год заметок о городе, моя неудержимая размышлительность о переходах свернула меня снова к мыслям о мудром движении к Вечности, которым я завершила свое тогдашнее размышление.

Были времена с верой о том, что время и пространство вписаны в Вечное. Теперь же абсолютность перекочевала к ландшафтам… Некогда доступное наблюдению попало в жернова (кибер)виртуальных матриц, утратило уверенную телесность и играется множественными гранями репрезентаций. Ну вот в таком мире я узрела нынешнее. Если проще, — то город во множестве его творцов (собственно, горожан) прекратил «мыслить» вечностью и «беспокоится» конъюнктурными делами и трендовыми ценностями, негде подсмотренными, понравившимися и ну-ка с завидностью воплощаемыми корявыми взрывами активностей. И все это приправлено эклектичной активностью с благой миссией беречь прошлое… что отчасти выглядит хуже, нежели копирование перформансов Дюшана.

Не страшно, что Гений города эпохально меняет оптику, потому что это его привычная практика в текучести времени. После каждого очередного его явления, — мир города меняется и никогда не становится таким, что был прежде. Прошлое наследуется, но будущее уже не становится более тем, чем было нынешнее. Каждый новый город – это складчатые инверсии хронотопов (приоритетности времени над пространством) и топохронов (доминант топоса над хроносом) в кругах их обращения фрактальными траекториями. А вот нынешняя вечность ландшафтировалась и стала непредсказуемой. Это интересно наблюдать.

Почему ландшафты? А потому, что когда мы мыслим нечто как ландшафт, мы оперируем сплошью и своим положением в ней. Мы видим пространство и наблюдаем время в их глобализованной физике и семантике. И все во множественности, потому что ландшафты неоднородны по своей сути и меж собой. Ландшафт не вечен, он фрактально изменчивый. И вот копируя, при этом еще и прислуживая глобалистской логике, мы творим артефактические ландшафты искусственных повторяемых воспроизведений. Но теперь это не использование пришедшего Гения, способного украсить собой чуждую ему местность. Того Гения, который в роли Чужого способен видеть сквозь иную оптику, но в совокупности со своим профессионализмом, привносить дополнительную стоимость и ценность. Фактически прошли времена, когда приглашенные мастера своего дела умело и чувственно вписывались в тело приглашающей стороны. Сегодня есть такие случаи, но их перекричали «защитники топохронов» (например, история со строением «Театра на Подоле» в Киеве). И тут только время расставит места по местам.

Новые города – это пространства совмещенностей, где уничтожено единую доминанту. Это не плохо и не хорошо. Конечно диалектика, сокрытая в инверсии – постоянных переходах. Текучая реальность сегодня, — указал Бауман, и мне это понравилось. Когда кому-то кажется, что город какой-то не такой, то каждый активный стремится высказать свое критическое мнение (о, божество социальных сетей и публичных коммуникационных площадок) или просто берет и начинает исправлять его под собственное мерило красоты, успеха, удобства и будущего. Другие, пассивные, тоже «не сидят, сложив мозги-руки-ноги», — поза их сидения подвижна, ведь сидячий молчаливый протест тоже действенный метод влияния на реальность.

Вот так: для одних – время, для других – пространство. Прежде всего.

Хронотопические ландшафты (где время в приоритете) неоднородны спешащими против нежащихся в замедленности, размеренности и спокойствии. Скорость и неспешность – две ипостаси хронотопа. Активные бурные пиковые энергии мерцают призывами к переменам, трансформациям, изменениям, гремят претенциозностью к исконному; иногда абсурдно требуя ускоренного сохранения времени; вытесняя на обочину вечное, которое обязано быть в пыли времени, ибо именно такой представляется память: припудренной (иль нет, благородно опыленной) гармоничной сущностью. Тогда как пассивные, утешенные энергии движений меняют пространство не спеша, глубоко, укоренённо, ценя и смакуя время. Это я о деятельности горожан, оперирующих прежде всего временем, говорящих о Модерне, Постмодерне, Классике, «Временах и Народах», о сезонах, о новом и старом, о прошлом и будущем в настоящем. В их риторике преобладает время, а пространство второстепенно.

И действительно, как тут не говорить о времени, ведь Время в городах прекрасно. Оно стучит, мигает, звучит, шепчет, бьет, иронизирует. Чтобы ощутить время города, достаточно закрыть глаза, но чтобы увидеть время города нужно не просто оглянуться вокруг, но присмотреться к поверхностям или всмотреться в глубины. И открывается хронотоп в образах, позах и движениях людей, в режимах и маршрутах перемещений, в опозданиях и замкнутостях, в открытых и приглашающих пространствах, в давних деревьях, сухой траве или молодой листве,  в благородном или уничиженном старении строений и парканов, на досках объявлений и памятниках, в звуках и шумах… И в Тишине.

Время – это возможность невероятно продуктивной Тишины, а пространство – это множественность потенциалов Пустоты. Быть в Пространстве Тишины настоящее наслаждение, если научиться это делать: улавливать Тишину и Пустоту. Ухвативший Тишину времени способен … остановиться. А это невероятно ценный навык любителей Времени.

А вот пространство города ощутимо, чувственно, прикосновенно: его замечают, им руководствуются. Оно влияет и диктует настроение. Пространство локально, хотя и способно представляться безграничным. Пространство видимо в размерах улиц и проспектов, в танце архитектурных ансамблей и нотах мест памяти, оно может давить, а может игриво или интригуя открывать мириады проходов и переходов.

Топохронные локальности (где пространство прежде всего) бурчат масштабами, дизайном, оформленностью. Диктат формы кричит лозунгами прагматичности, канонами эстетики и спорит о вкусах. Цвет, линия, перспектива, размер, фактура надеются на мудрость телесности, но иногда зазря. Городской дискурс приобретает эклектичность визуализаций, ландшафтирует сознание. Горожане, для которых пространство имеет первичное значение, «говорят» языком тела: идти, ехать, передвигаться, переходить, подниматься/опускаться, везти, нести, стоять.

Выходит так, что хронотопические горожане беспокоятся о времени города, выстраивают собственные траектории текуче и гибко, наслаждаясь подвижностью, тогда как топохронические горожане ожидают уверенности места, стремясь видеть пространство комфорта, чтобы усесться в нем… и лишь потом вспомнить о времени. А хронотопы тем временем дважды их обходят, иногда не замечая, иногда спотыкаясь о них, иногда наблюдая как пассажиры, смотрящие в окно скоростного поезда. Топохроны вырисовывают маршруты, лелеют локальности и мечтают о глобальностях. Хронотопы успевают пробежаться глобальными межвременными путепроводами, смакуя глокальными изюминками.

Топохрон — плоский. Он устремлен и умеет творить сети. Горизонтальная философия топохрона обращена к справедливому городу, прописывает каноны права на город, ищет равенства и гарантированного будущего.  Хронотоп — влажен.  Вертикальные скачки хронотопа приучают к игре, к перераспределению, конкурентности и внимательному наблюдению за собой и миром.

Топохрон склонен к стабильности, хронотоп – к стойкости. И только устойчивость и свобода единит их горизонты устремлений.

Локусы города, попадая в туманности топохрона, стремятся строить Храм, а обволакиваясь хронотопом, начинают мыслить о Вечности. Только об Иной Вечности, не той, что была когда-то. Вечность теперь имеет новые «хлопоты» – она должна отрефлексировать себя в топохроне (кибер)виртуальных Ландшафтов (руководимых воображаемостей) и хронотопе Временностей (недлительных местностей). Город, как руководящий образ сознания, проходит ныне очередной эпохальный период привыкания горожан к новопоставшему Гению города.

Новые города предстают в обновленной диалектике хроноса и топоса (времени и пространства) – клубневидной и складчатой физике и чувствительности, которые не столь поддерживают друг дружку, но являются идеологиями противостояния в модели инверсии – перманентных переходов одновременного размещения. Новые горожане как новогодние гофрированные игрушки: уместны во времени и месте, но которые, так или иначе, находятся в виртуальном (воображаемом) и киберизированной (управляемой) символичной среде (Рождественско-новогодней, например) событийности.