«Украли даже инвалидную коляску»: о месяце под оккупацией в Ворзеле из первых уст

Эта история — рассказ Алины из Ворзеля, которая все время оккупации провела в городе, в собственном доме. «Рубрика» связалась с женщиной 5 апреля, через несколько дней после того, как над городом снова появился украинский флаг. Алина рассказала, каким был месяц под оккупацией. Ничего не меняя, мы транслируем ее историю вам 

«Война нас застала с самого первого дня. Отец моего мужа в этот день работал в аэропорту, в Гостомеле. Наш дом находится у железнодорожного пути, и со второго этажа мы можем наблюдать все, что приземляется и взлетает с аэродрома. И начиная с 24 февраля, мы видели, как обстреливали Гостомель. Отец успел выехать оттуда под пулями около 12 часов дня». 

Отец Егора, мужа Алины, — один из двух заправщиков в Украине, который имел допуск к заправке «Мрии». В это время российский десант уже начал высаживаться, аэропорт забрасывали гранатами, велись обстрелы из пулеметов: 

«Где-то через 2-3 дня рашисты зашли в Ворзель, большей частью как раз в Кичеево [Кичеево – железнодорожная станция в г. Ворзель – ред.], где находится наш дом. На соседней улице они обустроили штаб, сразу же заняли пустые дома. В первые дни те, у кого была такая возможность, выехали, покинули свои дома, а рашисты поселились в самых богатых из них». 

Кстати, прерывая историю Алины, мы упомянем и дом Александра Усика, во дворе которого россияне устраивали застолье.

«Через две улицы от нашей усадьбы они установили свой штаб. Мы видели, как мимо нас, прямо под нашими окнами проезжает российская техника… Первые дни были еще какие-то коммуникации, мобильная связь, но без интернета, так что мы звонили на горячую линию ВСУ, сообщали о том, сколько техники заехало… Насколько это было возможно.

На улицу мы не выходили — было страшно. Ведь когда у тебя из средств обороны только лопата, а на тебя смотрит дуло танка — это несоразмерно. Одну ночь пробыли в подвале, потому что начались серьезные обстрелы со стороны железной дороги — она как раз под нашим домом. Мы понимали: если будет прилетать ответ по позициям рашистов, нас может задеть. Мы очень боялись этого, ведь у нас двое пенсионеров, и оба на капельницах — за ними нужно ухаживать. По сути, поэтому мы и остались дома, потому что они были нетранспортабельны». 

Танками заезжали на частные участки, проверяли дома, выносили вещи

Алина рассказала, как российские солдаты окопались прямо внутри поселка, — из многих домов, которые находятся между Немишаевым и Михайловкой-Рубежевкой сделали подкопы в поля. По словам женщины, российские оккупанты прямо из домов обустраивали огневые позиции, ставили танки под стенами домов, следы от них до сих пор остались на разбитых клумбах и изувеченных садах.

«А дальше начались грабежи рашистов. Они приходили, проверяли дома. Хотели найти каких-нибудь корректировщиков. К нам не заходили, но зашли к соседке. Даже не знаю, почему не заходили к нам. Наверное, потому что они и так стояли у нашей усадьбы, видели и знали, что мы и где мы. А вот по соседям ходили, и частенько. Выносили все: детские вещи, даже подгузники, даже обувь на полуторагодовалого ребенка! У бабушки, которой мы помогали убирать в доме после освобождения Ворзеля, рашисты украли даже инвалидную коляску. Магазины они уничтожили совсем, позабирали отсюда все». 

Тех, кто выходил к железной дороге — расстреливали

«Пенсионеров особо не трогали, но это были первые рашисты. Потом зашли кадыровцы, и они решили покошмарить всех — расстреливали любого, кто подходил к их блокпосту. Так получилось, что Кичеево рашисты отрезали блокпостами от Ворзеля. И если в Ворзеле можно было хоть что-то взять поесть, то в Кичеево не было ни магазина, ни аптеки». 

Затем в Ворзеле исчезла мобильная связь. По состоянию на пятое апреля, когда мы говорили с Алиной, связи все еще не было — нам удалось связаться с женщиной, только когда она выехала в Белогородку в аптеку. 

«Единственное место, с которого можно с кем-то связаться — возле железной дороги. А там стоят ГРАДЫ, минометы — нужно было иметь стальные яйца, чтобы выйти туда и кому-то позвонить. Те из нас, кто решил, что могут это сделать, сейчас там и похоронены недалеко от церкви. Потому что они были расстреляны. Это были их последние звонки. Мы все это видели из окон нашего дома. Знаете, эмоционально очень тяжело, когда ты ничего не можешь поделать, а просто наблюдаешь. Ты находишься в оккупации и ничего не можешь сделать». 

Этих людей хоронил священник из Ворзеля. Кто-то из односельчан помог вывезти тела на тачанках. Но, как рассказывает Алина, очень сложно нормально похоронить человека, когда рядом идут ожесточенные бои, — их тела присыпали землей. После освобождения, когда приехала полиция, односельчане рассказали, кто и где лежит, поэтому впереди еще эксгумация и перезахоронение, но быть похороненным, даже временно, суждено было не всем.

«Кто-то накрыл его брезентом, чтобы собаки не растащили изуродованное тело, а я узнала в этом теле соседа, который был водителем школьного автобуса. За день до того, как его расстреляли, я видела его на "водопое" — возле колодца».

Три буханки хлеба в день на двенадцать семей

Для того чтобы как-то поддержать себя и других, Алина начала печь хлеб. Приходилось делать это в печке, которая в бане. Собрали понемногу у тех, у кого еще осталось, муку и дрожжи и выпекали по 3 буханки в день на двенадцать семей, ходили один к другому дворам. Мяса не было, так же молока и масла — после того, как отключили свет, все это исчезало за день-два, но в частных домах в подвалах были консервации, так что держались на них и на хлебе. 

«В одном дворе было шестеро взрослых и шестеро детей. Мы выпекали хлеб и давали им каждый день по пол буханки — нужно было хоть как-то распределить. Мы сплачивались, пытались или воды принести, или просто с кем-то поговорить. Ведь связи не было, и мы не знали, кто остался, кто уехал, а кто вышел пешком…»

«Во всех, кто высунется из дома, будем стрелять на поражение»

«Потом вышли кадыровцы, стало немного легче, но ненадолго. Заехали буряты, и они пытались вести себя так, будто они несут мир, но все равно выносили дома вслед за другими рашистами. То, что не вынесли "первые" и кадыровцы, вынесли буряты». 

Впоследствии появились снайперы, и всем, кто попадался им на улице, они приставляли к виску автомат и приказывали передать: «Скажите другим, что во всех, кто высунется из дома, будем стрелять на поражение». Об этом семья Алины узнала от соседа, который все же зашел к ним и предупредил, что какое-то время нельзя выходить из усадеб, даже для того, чтобы принести хлеб. Те, до кого эта информация не дошла, были расстреляны, — говорит Алина.

Личный состав россиян постоянно менялся. После того как вышли буряты и снайперы, зашла колонна танков. Рашисты уже начали залезать в те дома, где были люди, бабушки и дедушки. Российские солдаты вынесли вещи из дома пенсионеров, пока те прятались в подвалах, а во дворы снова загнали танки.

«Гуманитарка» от русских солдат и коллаборационизм

«Рашисты пытались раздавать гуманитарку. Я хочу, чтобы вы сейчас поняли: не взять еду, когда ее вообще нет — невозможно, кто бы ее там не раздавал. И мы брали, и видели: вся эта «гуманитарка» — это продукты из наших разбитых магазинов. Это была не рашистская «помощь», а наш украинский продукт, и мы его взяли, потому что три хлеба на двенадцать семей — это ничто, чтобы выжить в оккупации… Такая "акция" с гуманитаркой проходила только один раз. 

Не буду скрывать: было два человека, которые очень лояльно относились к рашистам, а те привозили им воду, сигареты, какой-то алкоголь. Думаю, эти люди будут наказаны за коллаборационизм, а мы отворачиваемся, когда их видим».

Как оккупанты развлекались

«Сейчас, когда мы повыходили, то увидели, что возле каждого пакета их сухпайка обязательно лежит бутылка из-под водки или пива. И все из наших магазинов. И видно было: там, где ели, там и пили, там и, простите, срали. И это не аллегория! Они гадили всюду, где были: в домах, прямо посреди комнат, на кухне. Вот так. Мы это видели, когда помогали бабушкам и дедушкам возвращаться в их дома. От этого выворачивает». 

Кстати, здесь упоминается статья BBC многолетней давности, где рассказывается о «фекальных маньяках» — людях, нагло справляющих нужду в общественных местах. Там приведены комментарии психологов, подтверждающие: поступающие подобным образом однозначно имеют определенные психические расстройства, а еще — это классический пример скатологии. Потом загуглите, что это, потому что одной только скатологией оккупанты не ограничиваются 

«Когда рашисты напивались, они показывали местным, как умеют справляться с оружием. Знаете, что такое подствольный гранатомет? Они шмаляли из них да еще и смеялись, мол, "Посмотрите, как мы можем". Однажды граната разорвалась недалеко от людей, несших воду домой. Слава Богу, все остались живы, но до смерти напуганы! И после этого люди не выходили из домов где-то около двух суток». 

Это продолжалось ежедневно, почти три недели подряд.

После освобождения

«Выезжать из Ворзеля они начали 3-4 дня назад. Тогда мы не поняли: это перегруппировка? Они уезжают на позиции? А будут ли заезжать следующие? Просто наблюдали, как техника шныряет туда-сюда. Потом к нам забежал сосед и сказал "Наши в Рубежевке!" А мы… Не поверишь, пока не увидишь, так что мы начали выходить на улицы и смотрели, что там произошло за это время. Все время, пока продолжалась оккупация, мы то перемещались короткими перебежками, даже вверх не смотрели, потому что все свистит, взрывается над головой. Мы начали заходить в дома и разгребать все, что оставили рашисты…»

В подвалах и во дворах много тел. Сейчас полиция ездит и опрашивает людей, чтобы опознать их, но некоторые замучены до такого состояния, что это невозможно. Тех, кого смогли опознать, похоронили, тех, кого не опознали — тоже хоронят в безымянных могилах, потому что человека нужно почтить, их тела больше нельзя оставлять на воздухе, они начали разлагаться. 

«Первые, кого мы увидели — это наша полиция. Но потом усомнились: "А это точно наши или это оборотни?" У нас была возможность слушать украинское радио, мы знали, что рашисты могут устраивать какие-то диверсии, переодеваться. Мы не верили, пока не увидели украинских военных с хорошим украинским языком, знающих местность. Окончательно в то, что город освободили, мы поверили только тогда, когда увидели среди военных своего односельчанина. 

Пока не расслабляемся. Мы не знаем, что может произойти завтра или послезавтра. Вчера, например, над нами был сбит беспилотник. Чей он? Мы не знаем, но если их сбивают, наверное это не наши. Пока держимся в фокусе, пытаемся дозвониться родным…»

Родители Алины остались в Мариуполе. Уже месяц у нее нет с ними связи, а самая свежая информация была неделю назад:

«Мы говорили с нашим родственником, которого вывезли в Россию. Тогда родители еще были живы, но что с ними сейчас — неизвестно». 

Так же неизвестно, что происходит с тысячами других украинцев, и неизвестно, сколько еще горя нам придется вынести, когда мы начнем узнавать правду о Мариуполе, Бородянке и других оккупированных городах. Сколько горя, насилия и невежества принесли рашисты на нашу землю.