Прибежал мальчик со словами: "моего папу убили". История оккупации Бучи из первых уст

Эту историю Владиславы Любарец из Бучи мы записали во дворе детского сада, который почти на 40 дней стал приютом для нее и ее двоих детей. Семья Владиславы была одной из десятков семей, переживших весь период оккупации в Буче в небольшом подвале, выйти из которого значило попасть под плотный обстрел оккупантов.

Еще перед общением маленький Женя, услышав, что мама начинает говорить о войне, подошел к ней и попросил объять. Это, говорит Владислава, уже обычное дело. Жене трудно оправиться от оккупации. Для этого нужно время.

Владислава Любарец с сыном Женей и дочерью Настей

О том, что пришлось пережить семье Владиславы — в ее истории из первых уст для «Рубрики».

"Отца забрали в плен — я не поверила"

Зовут меня Владислава Любарец. Я жительница Бучи, родилась здесь и очень этим горжусь. В Буче было прекрасно до войны: зелёный город, люди сюда с радостью приезжали отдыхать.

Я учёный, профессор Национального педагогического университета им. Драгоманова, кафедра «Менеджмента, инновационных технологий и социокультурной деятельности». У меня дети инклюзисты, они учатся в специальной школе в Киеве. Они там всю неделю находятся, а на выходные я их забираю. 24 февраля мне позвонила директорка школы и сообщила, что детей нужно забрать из Киева. Это был четверг, я спросила, почему мы должны их забирать в 5 утра, и она мне сказала, что началась война. Буквально через 10 минут я услышала взрыв.

Мы живем рядом с Гостомелем по вертикали. Я поняла по звуку, что взорвали какое-то мощное здание. Я начала будить мужа, мы выбежали на улицу и увидели зарево: было ясно, что горит аэропорт в Гостомеле. Потом начались взрывы за взрывами, последовали вертолеты, за ними летели наши украинские истребители. Только тогда мы поняли, что началась война.

Разрушенный центр Бучи

Муж поехал в Киев забирать детей. Добрались они домой в 14 часов. Их высадили на трассе, потому что таксист сказал, что дальше не поедет. Шли пешком и видели вокруг взрывы.

Я была дома с невесткой и ее малышом, которому один год. Мы втроем пока ждали мужа с детьми, всем звонили и говорили, что у нас здесь бои. Мне все говорили: не паникуй, ты сеешь панику. Через два часа мне позвонила сестра и сказала, что отец в плену. Я не поверила. Он работает в Гостомеле и у него была как раз смена на этот день, а я не знала об этом. Он гражданский, обслуживающий аэропорт.

Уже позже он рассказал, что их захватили, военных взяли в плен, а гражданских закрыли в бункере и над ними издевались. Впоследствии их выпустили на улицу, и они начали бежать. Были раненые. Тогда еще машины двигались по Варшавской трассе, раненых подсаживали в эти машины, чтобы довезти в бучанскую больницу. Отец сказал, что у него забрали все: документы, вещи. То есть, в чем их задержали, в том он пешком пошел к моей сестре. Домой не пошел, потому что забрали и ключи.

Я начала звонить в Киев и говорить, что уже россияне берут в плен людей, начали издеваться над мирными жителями. Мне никто не верил, новости этого еще не показывали. И с каждым часом взрывов было все больше. Мы услышали, что началась стрельба. Понимали, что гибнут люди. Появился ужас. По новостям говорили, что все будет хорошо, что не нужно сеять панику. А на следующий день наш город уже был оккупирован. К сожалению, у меня нет машины. Ни один транспорт не ходил. И я видела на улице напротив расстрелянные машины. Я понимала, что выходить спокойно нельзя. А бомбить начинали все больше и больше.

Когда вошли танки, мы поняли, что город в окружении. С одной стороны от нашего дома — трасса, а с другой — садик. Было видно, что стреляли хаотично. В домах вылетели двери и окна. Как только кто-то выглядывал из окна, сразу шла автоматная очередь.

"Прибежал 14-летний мальчик со словами: моего папу убили"

В наших домах нет подвалов, потому что мы живем у железной дороги. Поэтому люди со всей улицы прибежали в подвал детского сада. Даже были люди с Вокзальной — с той известной улицы, где было много сгоревшей техники.

Первое время мы как-то пробирались к домам, находили пищу и уносили ее в бомбоубежище. Впоследствии выстрелы начали раздаваться постоянно, и не было даже минуты тишины.

К нам начали попадать раненые люди. Они рассказывали, что вокруг нас стоит пять блокпостов. Из них два — блокпосты кадыровцев.

Однажды прибежал мальчик. Ему 14 лет, зовут Юра. Он зашел в подвал со словами: "моего папу убили". Это произошло на соседней Тарасовской улице между домами №3 и №1. Они вдвоем ехали на велосипеде, когда сказали, что якобы открыт коридор. Они решили навестить бабушку и дедушку. Когда они ехали, по ним начали стрелять — выпустили автоматную очередь. Отец был убит тремя выстрелами, контрольный был в голову на глазах сына. Сын спросил, может подойти к отцу, на это ему прострелили плечо. И был еще один выстрел. Ему стреляли в голову. Но из-за боли после ранения руки он наклонился, капюшон опустился вниз, и пуля попала только в капюшон, а не в голову.

Мы предоставили ему первую помощь, но медикаментов не было. Мы рвали одежду, одеждой бинтовали, использовали, извините, женские прокладки.

Мужчины, которые были с нами, провели его домой, чтобы сообщить маме, что такая трагедия произошла. Через день к нам пришла бабушка Юры и попросила, чтобы мужчины помогли похоронить ее зятя. Когда она пошла на блокпост, чтобы забрать тело, ей сразу его не выдали, сказали: нет старшего. Потом она пошла еще раз и увидела гору застреленных мужчин. Ей сказали "выбирай своего". Она узнала своего зятя по ногам и они с еще одной женщиной на тачке привезли его во двор.

Могила неподалеку от садика, где скрывалась семья Владиславы

Ходить по городу тогда можно было только женщинам и пожилым людям. С молодыми вы знаете, что они делали… И когда была эксгумация, приезжали следователи, эксперты. Просили раскопать тело тех же мужчин, которые закапывали. Они были свидетелями.

"Воду пили из батарей теплопровода"

Мы прекрасно понимали, что стоило только показаться на улице, нас сразу расстреляют. Россияне любили говорить: "снимем вас с довольствия". У нас не было ни воды, ни света, ни газа. Было очень холодно, даже снег падал. Люди со страхом выходили, обустраивали мангалы и готовили еду. Рашистов это раздражало. Однажды они приехали на танке и сказали: у вас пять минут отойти от мангалов. Они эти мангалы сравняли с землей.

Место, где люди готовили себе еду

Так же нельзя было набрать воды. Один мужчина с утра посмотрел, что нет танка, вышел на улицу с баклажкой и собакой. И ему сразу выстрелили в лоб. Где был этот снайпер, никто не знает. Мужчину долго не могли унести, потому что стреляли в ноги тем, кто хотел подойти. Таких случаев много.

К нам прибежал молодой человек, у него был прострелен нос. Он кричал, что его друга убили. И он его зарыл прямо в лесу.

Рашисты даже с умерших людей снимали вещи, золото, обувь. Было такое, что видишь труп в одежде, а на следующий день уже без одежды.

Мы говорили между собой, что сидим в бомбоубежище, но это только название. На самом деле, это обычный подвал. Там мокрая земля, канализационные трубы и нет ни света, ни воды, ничего. Первое время у нас была еда, потом нам нужно было ее находить. Благодаря тому, что это детский садик, в кладовой были овощи. Когда овощи закончились, надо было выходить и искать. Это было самое страшное.

Поначалу у нас было 10 детей. Троим удалось с семьями уехать с третьей попытки. Остальные остались. Сначала ели тыквы, кашу очень берегли, экономили. Воду мы пили из батарей теплопровода.

Сначала мы могли нагреть воду, а потом уже было запрещено, и мы пили грязную сырую воду. Еду делили частями, все в основном давали детям. Впоследствии люди начали болеть. 35 дней — сыро, холодно. Я мыла детей на улице, потому что там было теплее, чем в подвале. У моих детей были пролежни, кашель. У меньшего часто шла кровь носом.

"Самая любимая фраза моего сына: будьте осторожны"

Из-за того, что по образованию я педагог, я понимала, что надо создать условия, чтобы дети чувствовали режим. У меня Женя часто спрашивал: сейчас утро, обед или вечер? Потому что все время было темно. Сначала мы их берегли, и они ничего не делали, а мы сами. Потом мы поняли, что это хуже, и начали брать их с собой, чтобы они делали что-то. Мы разрешали им с нами готовить еду. Показывали им, как водичку прочищать через ткань. То есть отвлекали.

Детских игрушек в подвале не было, поэтому мы играли во взрослые игры, в нарды. Дети хоть и не понимали, как правильно играть, но тоже отвлекались. Когда была возможность зарядить телефоны, мы светили на пол и рисовали на земле.

Как бы мы ни старались отвлечь детей, но они нас слышали, видели раненых и закрывались. Помогало обняться, спать вместе, согреть, чтобы было тепло.

Чувствуя поддержку мамы, дети смело выдержали все испытания

А объяснять ничего не нужно было. Моя дочь Настя, она матом не говорит, но говорит, что "путин вор", "путин черт". Я ей этого не объясняла. Просто дети слышат наши разговоры и выделяют главное.

Но иногда в их детских словах больше мудрости, чем у нас, взрослых. У моего сына самая любимая фраза: "будьте осторожны". Просто каждому, кто хотел выйти на улицу, мы говорили: будьте осторожны. Вот так он это подхватил.

"Когда наступила тишина, подумали, что на нас сбросили атомную бомбу"

Еще 29 марта у нас рядом были танки. Мы слышали с утра перекличку россиян. Потом танки начинали гудеть, все это у нас под боком. А 30-го мы просыпаемся — не стреляют, нет техники, нет взрывов.

Когда наступила тишина, было самое страшное. Мы осторожно поднялись на второй этаж и увидели, что никого нет. Мы подумали, что они бросили на нас атомную бомбу. Потому решили не рисковать и не выходить в этот день. Но наша украинская любознательность все же победила.

31 марта мы выглянули, увидели, что люди ходят и дышат, и только тогда мы вышли. Двигаться боялись, потому что знали, что может быть заминировано. Еще где-то взрывалось, возможно, животные взрывались на растяжках.

Мы осторожно пришли к АТБ и увидели украинских воинов. Люди просто рыдали от радости. В моей жизни такого счастливого мгновения не было, как когда мы увидели этих военных. Эту радость можно сравнить, наверное, только с рождением ребенка.

Потом начали понемногу возвращаться к жизни. В дома сначала не заходили — не советовали военные. К тому же, наши дома не были приспособлены к жизни, было очень холодно. Днем мы там убирали, заклеивали окна, а на ночь снова шли в наше убежище.

Отголоски все еще наблюдаем. Как-то перед Пасхой здесь рядом началась стрельба. Оказалось, что не все россияне уехали. Несколько человек остались пересиживать в новостройках. Дети в это время играли на площадке.

Дома, в которых прятались орки

К тому же очень много минирований. Мы уже знаем: если что-то взорвалось до 16 часов, то это наши саперы, а если позже, то скорее всего кто-то погиб…

"Мудрость, надежда и вера всегда побеждают"

У меня болит сердце за детей, потому что им пришлось это пережить. Мы когда перебегали с места на место, Женя упал, у него из носа и ушей шла кровь. Мы не могли понять, это от падения или это давление. Остановили лекарством, которое было. Он потерял сознание, а когда очнулся, то увидел, что он в крови и очень испугался. И Настя все это увидела и очень испугалась.

Когда нас бомбили, в убежище постоянно сыпался песок с потолка и попадал в пищу. Мы плохо питались. Плюс ко всему нервы, у нас у всех из-за этого была тошнота.

Когда все это закончилось, я плакала первые пять дней, а потом поняла, что нельзя, потому что дети! Они смотрят и нужно действовать, адаптироваться, планировать. У меня есть самое главное желание — заниматься оздоровлением своих детей.