Дело не в цифрах: о сексуальном насилии как военном преступлении, реальных потребностях пострадавших и ошибках в разоблачениях/коммуникациях

Сексуальное насилие — одно из преступлений, регулярно совершаемых во время вооруженных конфликтов. Международное уголовное право определяет его как самое тяжкое и недопустимое преступление. По словам адвокатов, эти действия являются одними из наиболее травматических опытов в жизни человека, которые влияют как на физическое, так и на психологическое состояние пострадавших.

Сейчас, во время полномасштабной войны россии в Украине, сексуальное насилие совершают российские военнослужащие против мирного населения. Следовательно, важно позаботиться, чтобы выжившие смогли получить своевременную медицинскую и психологическую помощь. Необходимо также, чтобы украинки и украинцы, подвергшиеся насилию, получили качественную правовую поддержку, а все виновные были привлечены к ответственности.

Для того чтобы это произошло, "Ассоциация женщин-юристок Украины "ЮрФем" с начала полномасштабного вторжения оказывает правовую помощь пострадавшим от насилия во время войны. Об алгоритме фиксации военных преступлений, связанных с сексуальным насилием, первоочередных потребностях пострадавших, корректной коммуникации и наказании виновных — в интервью с главой общественной организации "Ассоциация женщин-юристок Украины "ЮрФем", адвокаткой, кандидаткой юридических наук Кристиной Кит.

— Кристина, когда сексуальное насилие становится военным преступлением?

— Имеет значение, где оно было совершено, при каких условиях и кто совершил. Сексуальное насилие становится военным преступлением, если речь идет о территории, где идет вооруженный конфликт, оккупированной территории или территории, которую пытаются оккупировать, и это совершается военнослужащими. При таких обстоятельствах мы можем считать, что было совершено военное преступление в отношении гражданского населения.

— За первые две недели апреля на бесплатную линию психологической поддержки для пострадавших от сексуального насилия поступило 400 звонков. Удалось ли вам как адвокатке постичь масштаб этих преступлений?

— По-моему, любые озвученные сейчас цифры — правоохранителями, уполномоченными лицами, правозащитными организациями — не могут соответствовать реальности, потому что мы не знаем по состоянию на сегодня, сколько таких преступлений совершено российской федерацией. Потому что, во-первых, война продолжается; во-вторых, сейчас есть временно оккупированные населенные пункты; в-третьих, значительная часть людей с уже освобожденных территорий, переживших сексуальное насилие, могут быть не готовы говорить о том, что с ними произошло, или не хотеть об этом говорить. Называть никакие цифры сейчас я не хочу, это не будет корректно. Мы можем говорить только об официальной статистике, зарегистрированной правоохранительными органами. 

Но я убеждена, что преступления сексуального насилия, связанного с конфликтом, совершаемые российскими военнослужащими, не единичны. Из данных правоохранителей и из перехватов разговоров военнослужащих российской армии, опубликованных СБУ, понятно, что это их тактика, их инструменты, которые они применяют против гражданского населения. Они делают это сознательно с целью запугать людей, показать свою власть на временно оккупированных территориях, а также уничтожить нас как нацию. Мы можем говорить, что это преступление геноцида против украинских граждан и гражданок. Думаю, мы в течение следующих нескольких десятков лет будем получать информацию о все новых и новых фактах совершения этих преступлений.

— На данный момент сколько людей, подвергшихся насилию, обратилось за помощью в вашу Ассоциацию?

— Наша линия правовой поддержки начала работу в начале апреля. Сейчас у нас более 20 обращений относительно получения правовой помощи. Но это звонки не только по поводу сексуального насилия, связанного с конфликтом. Нам звонят, например, женщины и девушки, подвергшиеся сексуальным притязаниям и изнасилованиям не в оккупации или в зоне боевых действий, а еще до начала полномасштабного вторжения или на территориях, где не ведутся активные боевые действия и это насилие не связано с вооруженным конфликтом. Звонят пострадавшие не только от сексуального, но и пострадавшие от домашнего насилия. Проблема насилия в отношении женщин никуда не исчезла. Если говорить о сексуальном насилии, связанном с конфликтом, то сейчас есть три таких обращения. И пока ни одна из этих женщин не захотела подавать заявление в правоохранительные органы. Они позвонили, чтобы узнать, какие у них есть возможности защиты на сегодня.

"Если человек готов свидетельствовать — важно помочь вспомнить и все зафиксировать"

— Какую помощь может оказать ваша "Ассоциация женщин-юристок Украины "ЮрФем" людям, подвергшимся сексуальному насилию?

— Когда человек нам звонит, он или хочет рассказать, что с ним случилось, или интересуется, какими могут быть его дальнейшие шаги. Если человек не хочет рассказывать свою историю, а интересуется, какие у него есть права, то наша задача — рассказать, куда обратиться за помощью, как власть работает в этом направлении, порекомендовать, куда можно обратиться за психологической помощью. Был случай, когда человек звонил и говорил, что он хочет рассказать о сексуальном насилии относительно него, и хочет подать заявление в правоохранительные органы. Тогда мы общаемся с человеком, пытаемся зафиксировать как можно больше информации о том, что произошло, для того, чтобы описать это в заявлении в правоохранительные органы. Выясняем, что человек помнит, обращался ли за медицинской помощью, есть ли свидетели преступления. Это при условии, что человек говорит сам. А если нет, то спрашиваем, нуждается ли он в психологической помощи, и рекомендуем психотерапевтов/психотерапевток, с которыми сотрудничаем. Чтобы человек мог как-то справиться с этой травмой. Если речь идет о юридической поддержке, то для нас как для адвокатов/ток важно, когда человек говорит, что готов говорить, помочь ему вспомнить и зафиксировать как можно больше обстоятельств, которые с ним случились.

— Какие ошибки совершают общество, медиа, адвокаты, родственники во время общения с потерпевшими? Как их избежать?

• Первое. Часто во внешней коммуникации мы хотим из травмы, которую пережил человек, сделать сенсацию, рассказать как можно больше деталей. Но это не помогает ни человеку, пережившему это насилие, ни обществу, чтобы адекватно отреагировать на произошедшее. Это вредит. Иногда говорят, мол, чем больше мы рассказываем о случаях сексуального насилия, тем больше мы на это обращаем внимание. Это да, но разница в том, как мы об этом говорим. Поэтому важно понимать, что человек может себя узнать в подробно описанной истории. Это неприятно, опасно и угрожающе. Люди начинают переживать за свою безопасность, конфиденциальность.
• Второе. Важно помнить, что прежде всего мы имеем дело с человеком, его потребностями, тревогами, а не с "делом". Это означает, что только человек, переживший сексуальное насилие или любую другую травму, имеет право решать: хочет обращаться в полицию или нет, хочет рассказывать все или часть, или хочет получать любую другую помощь. Важно прислушиваться к потребностям человека.
• Третье. Мы можем слышать среди людей вещи, вроде "А почему она была в том месте? Почему осталась? Почему не эвакуировалась, когда это было возможно? Что она сделала, чтобы с ней этого не случилось?" Такие слова свидетельствуют о том, что мы еще, к сожалению, не осознали своего неправильного восприятия сексуального насилия. Пострадавших нельзя спрашивать, почему они не покинули то место, почему не кричали, почему не убежали и что сделали после того, как это произошло. Эти вопросы неприемлемы и иллюстрируют наше отношение к пострадавшим от сексуального насилия как к тем, чье поведение привело к тому, что с ними это произошло.
• Четвертое. Особое внимание к цифрам. Каково же количество пострадавших от сексуального насилия? Мы гонимся за этими историями, не понимая, что у людей есть другие потребности, которые государство должно удовлетворить. В Украине более 7 млн ​​внутренне перемещенных лиц, в том числе дети, женщины и мужчины, которые могут быть пострадавшими от сексуального насилия. Первоочередными потребностями для них, кроме безопасного убежища, являются лекарства, медпомощь и средства для жизни. Эти люди не придут к нам и не будут рассказывать о том, что испытали сексуальное насилие, и не будут просить о помощи, пока не будут чувствовать себя в физической безопасности и в безопасности в контексте удовлетворения своих первоочередных потребностей. Поэтому я думаю, что стоит сменить фокус на то, какие у пострадавших от сексуального насилия сейчас есть первоочередные потребности и что мы можем сделать, чтобы эти потребности удовлетворить. И это вопрос не только к центральным органам власти, но и к местным громадам, принимающим внутренне перемещенны людей. Надо учитывать, что говорим, как говорим, какие месседжи посылаем, готовы ли слышать о потребностях приезжающих. Мы не можем говорить о защите пострадавших от сексуального насилия, если для них не создается инфраструктура и безопасная среда.

— Вы живете во Львове, городе, который стал гуманитарным хабом для внутренне перемещенных лиц. Созданы ли у вас такие условия для переселенцев, о которых вы говорите?

— Знаю, что во Львове ведутся разговоры, в частности о создании специального центра для пострадавших от сексуального насилия, где они могли бы получить психологическую, медицинскую и юридическую помощь. Это далекая перспектива. Но львовские общественные организации многое для этого делают. Также во Львов из Киева переехало много женских правозащитных организаций, которые оказывают и гуманитарную, и психологическую, и медицинскую помощь внутренне перемещенным лицам. Достаточно ли этого? Наверное, нет. Нам еще предстоит работать с инфоприводами, месседжами в контексте интеграции внутренне перемещенных лиц в громаду, оказания помощи пережившим насилие и так далее. То есть, есть с чем работать и в инфополе, и с обществом.

Когда мы говорим о помощи пострадавшим от сексуального насилия, то следует акцентировать внимание не на цифрах, не на том, сколько обратилось и кто что сообщил, а объяснять, что у сексуального насилия нет срока давности, что есть возможность получить психологическую и медицинскую помощь, что человек имеет право обратиться за правовой помощью в любое время и что власть создала условия, куда можно обратиться. К примеру, в Нацполиции созданы специальные группы реагирования на случаи сексуального насилия, куда человек конфиденциально может обратиться. Человеку нужно объяснять, каким образом эта конфиденциальность обеспечивается, что анкетные данные могут быть изменены и скрыты, что заседание может быть закрыто, что он имеет право на возмещение морального и материального ущерба, если обратится за помощью и обидчика привлекут к ответственности.

— О чем следует сейчас больше говорить в контексте помощи пострадавшим от сексуального насилия на войне?

— Стоит больше говорить о правах пострадавших и какую они могут получить защиту, чем о деталях историй, которые уже имели место в нашем инфопространстве. Также важно обратиться в правоохранительные органы. Можно сделать это и не по месту регистрации, а в любом населенном пункте. Это можно сделать и посредством поддержки наших адвокатов и адвокаток "Юрфем: поддержка". Мы готовы помочь составить заявление, обратиться в соответствующие органы и будем поддерживать на всех этапах. Еще стоит помнить, что в Украине есть система безвозмездной правовой помощи. Они тоже оказывают сопровождение адвоката тем, кто пережил сексуальное насилие.

— Специальные мобильные группы полиции, занимающиеся преступлениями, связанными с сексуальным насилием, ездят по освобожденным населенным пунктам, опрашивают местных жителей и фиксируют имеющуюся информацию. По вашим ощущениям, местные жители идут на контакт? Существует ли какая-то стигма в этом вопросе?

— С точки зрения опыта и работы со случаями сексуального насилия, которые у нас были до войны, могу сказать, что одной из причин, почему пострадавшие и не готовы были говорить о сексуальном насилии, является то, что "кто-то узнает". Часто даже самые близкие не знают, что человек пережил сексуальное насилие. Поэтому хорошо, что группы правоохранителей общаются с жителями громад и рассказывают о возможности получить помощь, центрах, направлениях поддержки. Конечно, не все обратятся за помощью, но обладая информацией, человек по крайней мере будет знать, какие возможности у него есть. Именно поэтому иногда, прилагая много усилий, мы не имеем сразу того результата, которого хотели бы, по поводу обращений пострадавших. На это нужно время, и мы должны это осознать. Специалисты, работающие с людьми, пережившими сексуальное насилие, это понимают.

— Как корректно подавать информацию о сексуальном насилии, в частности, подробности этого насилия, чтобы они не сделали хуже потерпевшему?

— К любой коммуникации мы готовимся, продумываем, какие вопросы важно задать. Объясняем, что можем делать записи. Если есть возможность и человек соглашается, то очень важно делать видеозапись, потом мы это расшифровываем. Человек может обратиться за правовой помощью и находясь за границей. Тогда общаемся онлайн и, с согласия человека, делаем запись, чтобы затем на основе нее составить заявление и протокол опроса. 

Если человек к нам обратился, мы даем ему возможность рассказать эту историю. Понимаем, что пережившие травму, в частности сексуальное насилие, связанное с конфликтом, могут не помнить всех деталей. И они не должны их помнить. Пострадавшие могут сегодня помнить одну часть истории, завтра помнить следующую. Психотерапевты объясняют, что это вполне нормальное состояние, что человек может забывать о некоторых деталях. Это нужно понимать, общаясь с пострадавшим от сексуального насилия. 

Мы спрашиваем людей о месте, где это произошло, о времени, что помнит из деталей одежды преступника, на каком языке он говорил, какие имена использовал. Каждое обстоятельство имеет значение. Ведь может сложиться ситуация, когда те же лица могли совершать сексуальное насилие и в отношении других пострадавших. Поэтому в совокупности все детали важны. 

Мы, как адвокаты/ки, помним, что все, что мы делаем, происходит исключительно с согласия пострадавшего человека. Например, сегодня человек готов подавать заявление в полицию, а завтра — уже нет и говорит о потребностях с лечением, переездом и тому подобное. И мы со своей стороны делаем только то, о чем говорит человек. Также мы спрашиваем о медицинских документах. Если человек не обращался за медпомощью, то рекомендуем обратиться, сдать анализы, которые могут быть в первую очередь нужны не для доказательств, а для безопасности человека. Но мы знаем практику МКС (Международного уголовного суда — ред.), который утверждает: при отсутствии свидетелей, меддокументов, важными доказательствами являются свидетельства самого пострадавшего человека. Поэтому мы всегда стараемся людям донести, чтобы не переживали, если думают, что нечем подтвердить свои слова. Слова переживших насилие тоже важны, на основе них мы можем подавать заявление в полицию и доказывать, что человек подвергся насилию. Информация о нахождении российских войск на тех или иных территориях в соответствующих ведомствах есть, поэтому все это можно установить и доказать. Для обращения с заявлением в правоохранительные органы может быть достаточно даже слов самого человека, пережившего сексуальное насилие.

— Вы имеете в виду доказательства в национальном законодательстве или в международном тоже?

— И в международном тоже. Потому что позиция МКС в том, что в отдельных ситуациях только свидетельств пострадавшего человека может быть достаточно, чтобы установить вину совершившего это лица и привлечь к ответственности. Так и в национальном контексте мы должны понимать, что человек может не иметь других доказательств, могут быть только его слова. И они тоже важны.

— С какими сложностями может столкнуться полиция во время расследования, а суд при рассмотрении и вынесении приговора по таким делам?

— Мы все сейчас учимся работать с делами сексуального насилия, связанного с конфликтом. В 2014-15 годах, конечно, были факты военных преступлений и было сексуальное насилие в отношении гражданских людей, но не так массово. И мы, к сожалению, не использовали это время для того, чтобы научиться работать с такими делами. Поэтому сейчас приходится думать, как мы должны скооперироваться в этом и работать. Здесь важно понимать, что адвокаты, судьи и прокуроры должны координироваться в работе. Относительно того, какие доказательства важны, какие допустимы, а какие нет, какие суд может принять, а какие отклонит, потому что они могут быть получены с нарушением процессуального законодательства. Важно иметь единые стандарты для расследования таких дел.

Также важно, чтобы все понимали, что мы не должны допустить повторной травматизации пострадавшего человека. Нельзя работать так, чтобы человек несколько раз свидетельствовал то в прокуратуре, то в полиции, то в суде, то адвокату. И мы сейчас говорим о том, что нашим законодательством предусмотрено, что в ходе досудебного расследования мы можем заявить ходатайство о допросе потерпевшего в судебном заседании и тогда человек на судебном заседании под звукозапись свидетельствует один раз и все. И дальше его участие не обязательно. Это то, чему мы сейчас учимся и пытаемся вместе оптимизировать, чтобы так и было.

Также важно, чтобы была соблюдена процедура судебного разбирательства и сбора всех доказательств. Потому что, например, по процессу над российским военнослужащим, убившим гражданского мужчину, было много вопросов относительно того, достаточно ли хорошо провели судебное разбирательство, не будет ли у обвиняемого оснований для отмены этого решения. Мы живем в правовом государстве и в наших интересах (независимо от того, кого мы судим) делать это с четким соблюдением процедуры и буквы закона, чтобы в будущем к нам не было претензий даже со стороны международных инстанций.

— Есть ли уже переданные в суд дела о сексуальном насилии, совершенном российскими оккупантами?

— Насколько мне известно, одно дело направлено в суд. На днях заместительница министра внутренних дел говорила о 16 зарегистрированных уголовных производствах по сексуальному насилию, связанному с конфликтом. Сейчас у нас есть вызов по обеспечению конфиденциальности во время судебного разбирательства этих дел. К примеру, публичного судебного процесса мы делать не можем. И это должны осознавать как журналисты и журналистки, так и общество. В этих делах мы не можем все освещать публично, но говорить, что такое преступление имело место и что уже начинается рассмотрение этого дела, стоит. Чтобы не создавалось впечатление, что у нас закрыто все и публично мы ни о чем не говорим.

— Как консолидировать усилия, чтобы адвокаты, правозащитники, правоохранительные органы, суды и т.п. работали вместе? Успешно ли это удается делать?

— Сейчас нам это удается неплохо, потому что сейчас у нас нет большого количества зарегистрированных случаев. Поэтому нам может казаться, что это легко удается координировать, потому что зарегистрировано несколько уголовных производств и мы по ним работаем. Но так не должно быть, система должна работать скоординированно и эффективно независимо от количества зарегистрированных уголовных производств. Чтобы так было, необходимо разработать определенные стандарты и правила, которые являются общими и соблюдаются всеми. Они должны приниматься как адвокатурой, так и правоохранительными и судебными органами. Тогда эту координацию можно обеспечить в контексте правильности процедур, соблюдения прав и пострадавших и обвиняемых, и обеспечения эффективного рассмотрения этих категорий дел. Я вижу, что на это есть понимание, воля и желание всех: как судебной ветви власти, так и правоохранительных органов и адвокатуры, поэтому считаю, что это удастся реализовать.

"Наша задача — рассказать человеку о вариантах решений и их последствиях и дать время" 

— Есть ли пострадавшие от насилия, которые не готовы делиться своими историями? Как вы думаете, почему так происходит? Следует ли их убеждать поделиться?

— Я бы не убеждала, ведь считаю, что это неэтично, и убеждена, что коллеги, работающие с этими делами, со мной солидарны. Наша задача — рассказать человеку о том, какие у него есть варианты решений, что может быть следствием принятого решения, и дать время на собственно принятие того или иного решения. Если человек говорит, что сейчас не готов об этом говорить, то мы не можем его убеждать, давить на патриотизм, интересы Украины и общества, других пострадавших, потому что это вредит ему самому и не принесет в дальнейшем ничего хорошего. Люди тогда закрываются и вообще не будут говорить. Если человек будет знать, что когда придет к адвокатам спросить о своих правах, они будут убеждать подавать заявление в правоохранительные органы и давить на него, то он не захочет идти. И тут еще один момент: любое убеждение пострадавшего тоже является одним из способов насилия, поэтому мы не должны уподобляться насильникам. Мы должны понимать, что человек должен иметь пространство, право выбора принятия решений, и он должен чувствовать, что ему дали возможность выбирать, готов он или нет. Это вопрос ненасильственной коммуникации, которую нам нужно развивать.

— Бывают ли случаи, когда пострадавшая забирает заявление из полиции после угроз или осуждения?

— Есть разные причины, почему люди не хотят писать заявление.

• Ситуация у каждого индивидуальная, но самая распространенная — человек не хочет, чтобы об этом знали, испытывает опасность осуждения.
• У человека может быть ощущение, что он зря это рассказал и никакой обратной связи и результата от того, что он об этом рассказал, не будет. Чтобы человек был готов говорить, он должен понимать, что будет происходить после того, когда он об этом расскажет. Например, можем объяснить ему: вы можете подать заявление в полицию, но если вы боитесь, что ваши данные будут разглашены, то вот есть такой механизм конфиденциальности; мы можем подать это заявление в другой области, ваши данные могут быть засекречены.
• Человек может бояться, что ему будут задавать вопросы, на которые он не сможет или не захочет отвечать. Тогда ему нужно объяснить, что рядом с ним всегда будет адвокат/адвокатка, и сказать: "Вы имеете право не отвечать на вопросы, ответов на которые вы не знаете или на которые не готовы отвечать".
• Если человеку нужна помощь психолога или психотерапевта и он не знает, как об этом сказать, то мы можем параллельно оказать такую ​​поддержку. То есть здесь исходя из потребностей каждого человека надо выбирать список коммуникаций, ведь если человек нуждается в безопасном месте, еде или одежде, а вы ему рассказываете об обращении в полицию, то что бы вы ни говорили, он вас не услышит.

Поэтому всегда, когда мы говорим о помощи пострадавшим от сексуального насилия, мы должны слышать их потребности. Возможно, у человека просто была необходимость прийти и рассказать то, что с ним произошло, и он не хочет идти в полицию, а хочет услышать, что вы об этом скажете, и взять себе время на размышления. Это тоже важная потребность. То, что он пришел — это уже очень большой шаг.

Военное преступление — это иное, чем сексуальное насилие не в условиях войны. Например, когда изнасилование произошло во Львове, где нет никаких военных действий, и его совершил не военнослужащий — это не военное преступление. В этой ситуации то, подал ли человек заявление, поддерживает ли его, или отказывается потом, имеет значение, потому что это дела частного обвинения — сексуальное насилие само по себе. Поэтому, когда человек забирает это заявление, соответственно расследование не проводится. Но когда мы говорим о сексуальном насилии как военном преступлении, то это уже другая статья Уголовного кодекса Украины и это преступление публичного обвинения. То есть, даже если человек в дальнейшем не хочет общаться с правоохранительными органами, свидетельствовать, участвовать в досудебном расследовании, то дело не закрывается. Человек может не ходить и не свидетельствовать, но задача правоохранительных органов — довести это дело до конца, найти все доказательства, даже без участия потерпевшего человека.

"Важно не задавать очень конкретных вопросов" 

— Как СМИ могут корректно освещать темы, связанные с сексуальным насилием на войне? Какие нормы нужно соблюдать?

— Во-первых, я общалась со многими журналистами и журналистками, и всегда видно, когда человек понимает, что такое сексуальное насилие, а когда никогда не работал с этой темой. Поэтому при подготовке к материалу нужно для себя понимать, готовы ли вы работать с этой темой. Потому что если не готовы, то будете задавать такие вопросы, как, например, мне задавали иностранные журналисты. Они говорили: "Если вы не дадите нам поговорить с самим пострадавшим человеком, то все, что вы нам рассказали, не имеет никакого значения, потому что создается впечатление, что вы сами себе это все придумали". Поэтому прежде всего важно определиться, в теме ли вы и готовы ли с этим работать.

Во-вторых, определиться: если у меня есть возможность общаться с пострадавшим от сексуального насилия человеком, то что я хочу сообщить. Если вы просто хотите рассказать его историю, то это не то, что может быть предметом журналистского расследования. Если вы хотите рассказать о существующей проблеме, то соответственно нужно и другие вопросы этому человеку задавать, а не делать из его персональной истории какую-то сенсацию.

В-третьих, важным моментом является то, осознает и соглашается ли человек, у которого вы берете интервью, на то, о чем вы будете с ним говорить. Действительно ли он готов подробно рассказать свою историю, или он хочет просто поговорить о преступлении и проблеме как таковой? То есть, что именно этот человек хочет донести и что осознает в той или иной ситуации. Важно также понимать, что человек, переживший травму, в частности сексуальное насилие, может иметь определенные провалы в памяти, может чего-то не помнить и чувствовать себя в опасности. Поэтому важно не задавать очень конкретных вопросов, которые позволили бы идентифицировать потерпевшую: где она находится, где сейчас живет, как это происходило, кто это был. Такие вопросы могут быть неуместны и не нужно освещать это в СМИ.

И самое важное — относиться к человеку как к субъекту коммуникации, к лицу, имеющему определенные потребности, осознавать это и не травмировать его лишний раз. Надо понимать, что человек может думать, что рассказ его истории журналистам может стать основой для работы правоохранительных органов и ему больше этого не придется рассказывать. Тогда нужно объяснить, что это не так. Человек должен понять, что он просто рассказывает историю, и хотя это может стать основой для открытия уголовного производства, однако все равно полиции нужно будет повторно все рассказывать. Человеку важно дать понять, готов ли он на это и готов ли он к тому, что это интервью может не иметь никаких правовых последствий. Поэтому подобные уточнения следует также согласовывать перед интервью, потому что люди иногда думают, что после публикации журналистами их истории государство должно отреагировать и как-то их защищать, но это так не работает.

— Нужно ли совершенствовать наше законодательство, чтобы российские насильники были наказаны?

— Конечно, законопроекты о внесении изменений в Уголовный кодекс Украины в части военных преступлений, которые были зарегистрированы (в частности, первый законопроект, принятый еще в июне прошлого года), значительно облегчили бы работу правоохранительных органов в части привлечения к ответственности за военные преступления. Потому что, например, наша ст. 438 УК является достаточно общей и даже не содержит перечня тех военных преступлений, которые могут быть, в частности, сексуальным насилием, связанным с конфликтом. Поэтому по поводу квалификации, статистической отчетности по тем преступлениям возникает много вопросов. Однако на сегодня на основе тех механизмов, которые мы имеем, все же можно привлечь к ответственности конкретных военнослужащих российской армии за совершение военных преступлений.

— Сегодня снова все говорят о Стамбульской конвенции в Украине — президент предложил Верховной Раде ратифицировать ее. 20 июня Верховная Рада рассмотрела законопроект и поддержала ратификацию Конвенции. Поможет ли принятие Стамбульской конвенции в борьбе с сексуальным насилием в контексте военных преступлений? 

— Безусловно, ратификация Стамбульской конвенции является важным шагом в направлении противодействия насилию в отношении женщин, в том числе сексуальному насилию, связанному с конфликтом.

В преамбуле к Стамбульской конвенции написано, что ратифицировавшие ее государства признают "продолжающиеся нарушения прав человека во время вооруженных конфликтов, затрагивающих гражданское население, особенно женщин, в форме распространенного или систематического изнасилования и сексуального насилия, а также возможность увеличения насилия по гендерному признаку как во время конфликтов, так и после них".

Учитывая это, ратифицировавшие ее государства договорились работать в направлении предотвращения насилия в отношении женщин, защиты переживших насилие, уголовного преследования виновных, обеспечивая ради этого скоординированную политику.  

Поэтому, конечно, Стамбульская конвенция предоставляет нам дополнительные механизмы и возможности реагирования на случаи сексуального насилия, связанного с конфликтом. Сегодня наша задача — эффективно внедрить нормы конвенции в наше законодательство и практику.