Кто такие «разоблачители»? Как в Украине защищают стражей гражданского общества

Открывают серию интервью административный директор Междисциплинарного научно-образовательного центра противодействия коррупции ACREC Андрей Билецкий и юридический советник Transparency International Ukraine Александр Калитенко.

Андрей Билецкий — кандидат юридических наук по уголовному праву и криминологии. В течение нескольких лет занимается изучением вопроса защиты разоблачителей на академическом уровне. Кроме того, он принимал экспертное участие в разработке изменений в ЗУ «О предотвращении коррупции» в части защиты разоблачителей. В настоящее время как представитель ACREC совместно с Национальным агентством по предотвращению коррупции занимается разъяснением норм этого Закона, а также проводит научно-образовательные и просветительские мероприятия по защите разоблачителей. Является секретарем Общественного совета при НАПК. 

Александр Калитенко — юридический советник Transparency International Ukraine. До сотрудничества с TI Украина Александр проводил исследования уровня правовой защиты разоблачителей в каждой из 27 стран ЕС, в том числе с точки зрения соблюдения прав человека, и разрабатывал рекомендации для Transparency International Latvia и впоследствии для рабочей экспертной группы во главе с латвийским премьер-министром для соответствующего будущего Закона Латвии. В 2015-2016 годах координировал информационно-мобилизационную кампанию «Они бы не молчали», касающуюся изменения негативного отношения к разоблачителям коррупции и для их поддержки.

О важности существования института разоблачителей в демократическом обществе, правах и гарантиях их защиты, отношении к ним граждан, а также о формировании культуры разоблачения — в материале. 

— Давайте объясним нашим читателям, кто такие разоблачители общественно важной информации?

Андрей Билецкий: Все думают, что разоблачители являются людьми, которые просто выявляют какое-то правонарушение и сообщают о нем в контролирующие органы. На самом деле это не так. Главной особенностью разоблачителей является то, что они действуют внутри системы. К примеру, я работаю на заводе и увидел, что мой руководитель ворует и продает какие-то детали. Это правонарушение, и его я обнаружил изнутри системы. И если я сообщаю об этом наблюдательному совету завода, то автоматически становлюсь разоблачителем. Но если я, например, идя по улице, вижу, как кого-то сбивает авто, и сообщаю об этом в полицию, то в таком случае я не разоблачитель, я заявитель. В этом и состоит главное отличие между разоблачителями и заявителями: разоблачитель работает в системе.

Александр Калитенко: В международном и украинском праве понятия «разоблачитель» разные. В международной практике разоблачитель — это человек, предоставляющий информацию о незаконной деятельности, о том, что вредит общественным интересам. Речь может идти о нарушении прав человека, нарушении безопасности транспорта, безопасности пищевых продуктов, экологических преступлениях. То есть это широкий спектр информации, признаваемой общественно необходимой. У нас же это ограничивается коррупцией, то есть у нас разоблачитель — это лишь тот, кто информирует о возможных фактах коррупционных или связанных с коррупцией правонарушений. Заграницей разоблачители — это стражи общества. Они выполняют свои гражданские обязанности и сообщают о неэтичной, неправильной, незаконной деятельности. 

— Почему, по вашему мнению, в Украине парламентарии приняли закон №1010 «О предотвращении коррупции» с такой узкой дефиницией, где разоблачение распространяется исключительно на коррупцию? 

А. К: Бытует мнение, что одной из целей столь узкой дефиниции было тестирование идеи защиты разоблачителей коррупции. Это нужно было, чтобы на узком кругу разоблачителей протестировать, будут ли работать предложенные механизмы, так сказать, чтобы изучить необходимые уроки. И вот когда механизм заработает, распространить его на всех разоблачителей. 

К слову, в Европейском Союзе есть Директива по защите разоблачителей в более широкой дефиниции. Однако государства ее почти не внедряют. На ее имплементацию было отведено два года, и дедлайн прошел 17 декабря 2021 года. Ситуация такова: из 27 стран ЕС ее внедрили всего пять. Это Дания, Литва, Мальта, Португалия и Швеция. Например, в Эстонии, Нидерландах и Франции идет процесс обсуждения законопроекта. Остальные 11 стран уже имеют представленные законопроекты. Но в остальных странах эти законопроекты даже не выходили за пределы правительства. Почему? Наверное, это знак того, что страны ЕС еще не очень серьезно воспринимают вопросы защиты разоблачителей. Хотя медленное внедрение Директив является, к сожалению, не единственной практикой ЕС. То есть, я не могу сказать, что исключительно с этой Директивой складывается такая ситуация. И опять же сказать, что теперь срочно нужно все принимать, потому что прошел дедлайн, я не могу, ведь в первую очередь мы должны говорить о качестве, о должном со всеми заинтересованными сторонами уровне дискуссии. Не нужно спешки, нужно, чтобы разоблачители получили уровень защиты, которого они заслуживают.

— Почему определение разоблачитель не обязательно должно ассоциироваться с разоблачением коррупции? Почему важно расширять дефиницию? 

А. Б: Сейчас Украина пошла по пути пилота и внедрила защиту разоблачителей только коррупционных правонарушений. Однако представим себе утопическую ситуацию: Украина минимизировала коррупцию настолько, что разоблачать коррупцию в значительных масштабах уже не нужно (по разным причинам, например, нет значительных коррупционных кейсов). Разоблачители коррупции все еще остаются защищенными законом, однако в Украине еще ряд проблем: окружающая среда, безопасность производства, транспорта, финансовые преступления, которые не подпадают под определение коррупции. Как защищать этих людей? Как мотивировать их сообщать про эти преступления? Учитывая это, следует применять широкий подход, чтобы каждый мог чувствовать себя безопасно, сообщая любую информацию, а не только о коррупции. 

А. К: Когда мы говорим о широком значении термина «разоблачитель», это может быть и работник водоканала, сообщающий о неочищенной воде в кране. Официант — о несвежей рыбе, которая может отравить посетителей. Фармацевт — о небрежном хранении вакцин, что превратило их в яд. Охранник — о пытках заключенных в тюрьмах. Кондуктор, видящий, что у маршрутки вот-вот отпадет колесо. Все они могут помочь кому-то или вообще спасти чью-то жизнь. Если будет защита. Только имея гарантированную защиту, люди решаются свидетельствовать. Потенциального разоблачителя интересует, должен ли он страдать от дискриминации и мобинга на работе? Выпишут ли выговор или вообще уволят с волчьим билетом? Поэтому важно построить фундамент института разоблачителя, и это как раз широкая дефиниция. В соответствии с лучшими международными стандартами и практиками. И распространить его на всех граждан, с 1996 года имеющих конституционное право свободно распространять информацию. И не только о коррупции, но и о других общественно важных вещах.

— Как вы думаете, что тормозит процесс внедрения Директивы ЕС о защите разоблачителей?

А. К: Мне кажется, проблема еще и в том, что до сих пор сохраняются негативные коннотации относительно разоблачителей. Мол, они «стукачи». Мы в TI Украина изучали синонимы слова «разоблачитель» в разных странах ЕС. Так вот в Италии их называют шпионами или лицами, через которых происходит утечка информации. То есть это не положительная коннотация. В той же Германии говорят, что разоблачитель — это человек, который загрязняет собственный дом. То есть, как говорят в Украине, «выносит сор из избы». Получается, что не только в Украине коннотация негативная.

Наши коллеги в других странах пытаются изменять восприятие граждан о разоблачителях посредством адвокации новых положительных терминов. Например, в Польше есть термин «сигналист», внедряемый разными ОО, то есть человек, который сигнализирует о чем-то. Это уже очевидно положительная коннотация. Думаю, проблема среди прочего и в том, что разоблачители до сих пор, в частности, в Европе, могут восприниматься негативно.

«Отношение к разоблачителям до сих пор криминализированное»

— В Украине также до сих пор существует негативная коннотация относительно разоблачителей. Их иногда называют «стукачами», как в советское время, когда людей заставляли рассказывать о родственниках и друзьях, которые имеют антисоветские взгляды. Это сознательная или ошибочная манипуляция?

А. К: Совершенно сознательная. Как бы мы ни хотели от этого избавиться, как бы мы хотели не говорить об этом, но отношение к разоблачителям до сих пор криминализированное. К людям, которые сотрудничают с правоохранителями, всегда было такое отношение, к ним всегда относились как к «стукачам», называли «крысами». И все это остается не только на бытовом уровне, но и на государственном. Например, в начале весны 2021 года, когда приняли закон о введении Единого портала разоблачителей, приняли же и изменения, предложенные нардепом Сергеем Власенко, который использовал риторику, мол, разоблачители — это стукачи, и так мы будем возвращаться к 1937 году. 

— Почему «стукач» и «разоблачитель» это не тождественные слова? В чем идеологическое отличие? 

А. К: На самом деле, Украина шагнула вперед. Еще в 2011 году было законодательное требование к разоблачителям, что у них должны отсутствовать корыстные или личные мотивы. То есть, если у тебя плохие отношения с твоим боссом, например, и ты решил стать разоблачителем — ты не получил бы защиту. Ибо пришел бы босс и сказал: «А он разоблачает не потому, что разоблачает, а потому, что хочет отомстить, у нас плохие отношения». Сейчас мы отошли от этого условия и в 2014-м его уже не было. На мой взгляд, это шаг вперед. Это о том, что больше не оценивают мотивы, потому что этим можно легко манипулировать. Разоблачитель — это о борьбе не за свои интересы, а за интересы общества. 

А. Б: Причем сейчас это бремя доказывания возлагается на руководителя. Именно он должен доказывать, какими мотивами — корыстными или личными — руководствовался разоблачитель. Разоблачитель должен передать информацию на проверку соответствующим органам. Если органы считают, что ее достаточно, но одновременно открывается судебное разбирательство, где руководитель хочет каким-то образом наказать своего сотрудника, то именно он должен доказывать, что эта информация неправдива или не соответствует действительности. Не разоблачитель должен это доказывать. И это плюс. Потому что так мы сбрасываем бремя с разоблачителя. Максимум, что ему нужно — собрать достаточно фактов и документов для правоохранителей. Разоблачитель не должен сам собирать доказательную базу. Он должен дать повод для работы правоохранителей.

А. К: Еще один положительный шаг, который мы сделали в 2020 году, — это то, что даже правомерные действия в отношении разоблачителя, носящие дискриминационный характер, считаются негативным влиянием. Например, в Киеве часто пробки и поэтому человек мог опаздывать на работу. Все на это закрывали глаза, потому что понимали, что опоздание на 5 минут возможно, ведь это Киев. Но когда этот человек стал разоблачителем и заявил о чем-то правоохранителям, то получил выговор за опоздание. То же самое, например, с прогулами. Представим, что человек идет выступать на каком-то мероприятии и раньше все было хорошо, с работы его отпускали, а когда он стал разоблачителем, ему за это лепят прогул. Это я привожу конкретные примеры из жизни. Такие действия являются дискриминационными и негативными мерами воздействия. Ибо другие коллеги от того же не страдают, и сам человек, пока не был разоблачителем, такого отношения не получал. Для судей научиться различать подобные действия будет большим вызовом.

«Разоблачитель — это о борьбе не за свои интересы, а за интересы общества»

— Как украинцы сегодня воспринимают разоблачителей? 

А. К: Мне кажется, что изменения в восприятии есть. Потому что когда мы в 2014 году начинали первую кампанию по популяризации положительного отношения к разоблачителям, я получал странный фидбек, вроде, «а кто такой разоблачитель вообще?» Или еще говорили «дайте мне удостоверение разоблачителя, я буду по нему ездить в общественном транспорте со льготами». Не могу сказать, что сейчас кардинально все улучшилось, конечно, над переменами еще работать и работать, однако мне кажется, что в том контексте, в котором мы жили последние годы, когда вопрос разоблачителей поднимался кандидатом в президенты, мол, звоните НАБУ, разоблачайте, получайте 10%, произошло существенное повышение уровня этой темы.

Однако это имело и негативные последствия, потому что не по любому поводу можно звонить в НАБУ, у них есть своя подследственность. Другое негативное развитие событий состоит в том, что этот дискурс о вознаграждении иногда омрачает все остальное. Я не против этих 10%, потому что за рубежом есть, например, даже специальные фирмы, которые помогают разоблачителям оформлять их сообщения у правоохранителей и сопровождают их юридически за определенный процент от этого вознаграждения. Это формирует среду. Это для всех может быть выгодно и полезно, ведь и разоблачитель получает помощь, и общество, иначе бы это преступление осталось нераскрытым. Однако люди еще не очень понимают, при каких условиях можно получить это вознаграждение. Еще нужно разъяснять людям, что разоблачитель — это не иммунитет, которым можно злоупотреблять.

«Дайте мне удостоверение разоблачителя, я буду по нему ездить в общественном транспорте со льготами»

А. Б:  Изменения произошли и в положительную, и в отрицательную сторону. Из положительного — у нас появились отдельные профессиональные сообщества, занимающиеся разоблачителями, это специальные фирмы. Также, согласно закону, этим должны заниматься уполномоченные в органах власти. Сейчас они начинают знакомиться с законодательством, с тем, как работать с разоблачителями, с их правами и обязанностями, гарантиями защиты. 

Из отрицательного — некоторые люди, узнав о существовании такого понятия как разоблачители, начинают этим манипулировать. Мол, смотрите, я разоблачил кого-то на мифических коррупционных схемах, дайте мне 10%. Причем они начинают откровенно спамить НАПК и говорить, чтобы им дали статус разоблачителя и дали 10% вознаграждения. Я лично знаю две-три подобные истории. 

Поэтому да, есть люди, просто манипулирующие этими знаниями и пытающиеся использовать. Есть примеры, когда человека хотят уволить, переводят или лишают заработной платы, а он говорит: «Я разоблачитель, а то, что вы хотите сделать, это негативные меры, и вы не можете их ко мне применить». И тогда руководству нужно доказывать, что этот человек не является разоблачителем и сказал это только для того, чтобы защитить себя, а на самом деле меры, применяемые к нему, правомерны. 

— Зачем нужны разоблачители обществу? Какая от них польза? 

А. К: Если в обществе будут разоблачители, то потенциальный коррупционер трижды подумает, прибегать к коррупции или нет. Ибо, когда разоблачителей нет, он полагается на молчание, что никто о нем ничего не скажет. Мол, можно делать все, что заблагорассудится, скрывать это, и наказания не будет. Кстати, по поводу международной практики: от аудиторов можно узнать о 14% злоупотреблений, а от разоблачителей — до 40%. И это потому, что разоблачитель знает «кухню» изнутри, а аудитор приходит извне. 

А. Б: В качестве примера можно взять движение «MeToo», которое было полезно для общества. Если бы о преступлениях не начали сообщать, мировое сообщество об этом не узнало бы и не было бы никаких негативных последствий для нарушителей. Можно здесь провести аналогию с разоблачением. Думаю, существование разоблачителей будет держать всех в тонусе. Люди будут понимать, что любые правонарушения им совершать невыгодно, потому что рядом есть те, кто об этом узнает и расскажет другим. Так мы выведем новые стандарты поведения не только в органах власти, но и, надеюсь, в целом в любых структурах. 

Все начинается со школы: когда списывать плохо, но все этим пользуются и никто о таком поведении никому не говорит. Но, например, в американских университетах практикуют следующее: студентам дают листы для сдачи экзамена и позволяют заполнять их где угодно в кампусе. То есть, можно писать там, где удобно, но запрещено использовать дополнительную литературу, интернет и т. д. Студенты там реально не списывают, потому что знают — если кто-нибудь увидит, что они пользуются чем-то из запрещенного, то об этом сообщат и это может повлиять на бал за экзамен или вообще закончится отчислением. То есть разоблачители должны работать не только среди госслужащих, это должно работать и на более низких уровнях. 

«Все начинается еще со школы: когда списывать плохо, но все этим пользуются и никто о таком поведении никому не говорит»

— Какие изменения должны приняты на законодательном уровне, чтобы разоблачители могли получить реальную защиту в случае возникновения такой необходимости? Чего сейчас не хватает? 

А. К: У нас уже давно ожидаются изменения в законодательство, которые позволили бы улучшить безопасность не только тех разоблачителей, что сообщают об уголовных коррупционных преступлениях, но и уровнем ниже. Об административных правонарушениях, например. Там тоже есть о чем заявлять: конфликт интересов, недостоверное декларирование, нарушение ограничений на получение подарков, совместительство и т. д. То есть это очень большая часть антикоррупционного законодательства, о нарушении которого тоже можно сообщать, однако ты не получишь того объема защиты, который бы ты получил, если бы сообщил об уголовном преступлении. И это, конечно, может ограничивать людей. 

Еще один момент состоит в том, что разоблачители, сообщающие о государственной тайне, нуждаются в значительно большей защите, чем сейчас. Это также влияет на уровень восприятия безопасности. Человек, который в интересах общества сообщает столь щепетильную информацию как государственная тайна, должен быть уверен, что получит необходимую защиту. Сейчас у нас с этим есть пробелы.

Чего нам еще не хватает — у нас гарантии распространяются на близких людей разоблачителя, это плюс. Однако защита не распространяется на тех, кто помогал разоблачению. То есть они и не разоблачитель, и не близкий человек. И пока тоже остаются без законодательной защиты. Мне кажется, если бы у них была защита, то и разоблачителям разоблачать нарушения было бы безопаснее. Потому что не всегда получить всю информацию может один разоблачитель, иногда ему нужна помощь, но он может ее не получить, потому что помощники знают, что их не защитят. 

— 1 января 2020 вступил в силу президентский законопроект №1010 «О предотвращении коррупции», касающийся разоблачителей коррупции. Как вы оцениваете его имплементацию? Оправдывает ли он ожидания экспертной среды?  

А. Б: На 100% нет, есть еще над чем работать, но определенные сдвиги все же есть. НАПК теперь является специальным уполномоченным по защите разоблачителей. Они могут приобщаться к суду как третья сторона или выступать в защиту разоблачителей. Конечно, здесь вопрос в том, что пока штат НАПК не позволяет распыляться на все дела, поскольку в департаменте работает где-то до 10 человек, и это на всю страну. 

Из положительного — мы создали условия для сообщения информации с ограниченным доступом. Да, у нас пока еще есть проблемы с государственной тайной, но все-таки разоблачители могут использовать при определенных условиях каналы, которые выбирают самостоятельно: либо регулярные, либо внешние. Также НАПК начали применять предписания в защиту разоблачителей. Известен кейс, когда НАПК применяло предписания к руководству ГП «Энергоатом» в отношении разоблачителя Олега Полищука. Также был случай, когда в одном из университетов Харькова к руководителю применили предписание из-за притеснений на работе разоблачителя. Положительные сдвиги есть, но нам есть над чем еще работать. Охватить все законодательные изменения за два года нереально. 

А. К: Пока у нас еще декларативным остается право разоблачителя на психологическую помощь, поскольку механизм ее получения не прописан. Также в законодательстве не прописано отдельное право разоблачителя на медицинскую помощь. С точки зрения международных стандартов это пробел, его нужно исправлять. Мне также не хватает информации о судебной практике. Некоторые выигрывают, у некоторых решение принимают не в пользу разоблачителя, и здесь возникает и остается открытым вопрос — почему так происходит? Или это какие-либо недоработки в законодательстве играют на руку стороне обвинения, или условия для разоблачителя не были выполнены должным образом? Это нужно дополнительно исследовать. 

Наши судьи, мягко говоря, не очень осведомлены о том, что это за статус разоблачитель, какой у него иммунитет и т. д. И это вопрос не двух лет. У нас, например, уже более 10 лет в законодательстве существует категория «конфликт интересов», а судьи часто так и не понимают, что это такое. То же и с разоблачителями. И это даже более щепетильная тема. Тренингов для судей, как это было, например, в Сербии, у нас нет. Мне кажется, что сейчас можно направить эту судебную практику в нужное для всех разоблачителей русло.

— Какие права и гарантии защиты разоблачителей коррупции предусмотрены законом? 

А. Б: Прежде всего, это защита трудовых прав. То есть разоблачитель может обратиться в НАПК и получить соответствующий статус разоблачителя. Тогда к нему нельзя будет применять негативные меры воздействия в какой-либо форме. Например, внезапная переаттестация, выговоры за опоздание на работу, перевод на менее оплачиваемую должность, необоснованный отказ в повышении.

Также речь идет о юридических гарантиях защиты, хотя у нас они пока несколько сложно работают. Поскольку в законе прописано, что на самом деле разоблачитель не несет никакой ответственности за собственные действия, хотя если посмотреть в Уголовный кодекс, то у нас из девяти составов преступлений только два говорят о том, что разоблачитель может быть освобожден от юридической ответственности. Здесь же мы говорим о гарантиях предоставить информацию анонимно и конфиденциально. Эти понятия часто путают. Анонимность означает, что никто не знает личность разоблачителя, даже тот, кто принимает информацию. Конфиденциальность — личность разоблачителя знает только тот, кому он предоставляет информацию. 

— Какими еще законодательными актами предусмотрена защита разоблачителей?

А. Б: Кодексом законов о труде, Уголовно-процессуальным кодексом, Уголовным кодексом, Гражданско-процессуальным кодексом, Гражданским кодексом и т.д. 

— Какие новации предлагает принятый закон №3450 по упорядочению отдельных вопросов защиты разоблачителей? 

А. Б: Раньше говорилось о том, что некоторые определенные органы, как НАПК, НАБУ, Национальная полиция должны были создать регулярные каналы, которые позволили бы сообщать им информацию и посторонним разоблачителям. Эти каналы должны обеспечивать надлежащий уровень анонимности или конфиденциальности. Однако ни один из органов не создал канал, отвечающий требованиям. На практике они просто создавали гугл-форму, которая якобы позволяла разоблачителям сообщать о нарушениях. Но ведь такой способ не сохранял конфиденциальность или анонимность. А вот Единый портал сообщений о коррупции, предложенный этим законопроектом, возможно, сможет устранить эти проблемы. Ведь это должен быть единый для всех канал, который позволит построить систему сообщений, что обеспечит надежную защиту ключевых гарантий разоблачителя относительно анонимности и конфиденциальности. 

А. К: Конечно, такого портала не хватало. Администрировать его будет НАПК, оно же и будет внедрять единые практики. В дальнейшем было бы хорошо создать информационного уполномоченного, который занимался бы защитой разоблачителей и так же защитой персональных данных, а также взял на себя функции омбудсмена по защите доступа к публичной информации. 

— По вашему мнению, есть ли политическая воля для имплементации всех этих новых законодательных изменений по защите разоблачителей?

А. Б: Зависит от того, чья политическая воля. Политическая воля с точки зрения органа, отвечающего за формирование и реализацию политики, больше да, чем нет. Если говорить о более широких политических кругах, парламенте и т.п., то здесь есть неоднозначность, поскольку, например, при принятии законопроекта №3450 у нас возникли некоторые проблемы, связанные с внесением правок нардепа Сергея Власенко. Они были основаны на популистских обоснованиях. Поэтому теперь нам, вероятно, нужно будет голосование каждого законопроекта, связанного с защитой разоблачителей, внимательно отслеживать. 

А. К: Сначала тему разоблачителей подняли на очень высокий уровень, потому что даже президент с билбордов говорил о 10% вознаграждения и призвал сообщать о злоупотреблениях НАБУ. Но не обо всем можно туда сообщать, потому что НАБУ имеет ограниченную подследственность. И 10% не всегда можно получить так легко, как, возможно, кажется. Для этого есть условия, которые нужно соблюдать. Пока хорошо, что позитивные правки по порталу были внесены в закон о предотвращении коррупции. Но мы были на волоске от того, чтобы вообще потерять институт разоблачителей, потому что правки Власенко могли его совсем уничтожить, и это, конечно, не добавляет оптимизма относительно надлежащей политической воли по усилению института разоблачителей.

«Мы были на волоске от того, чтобы вообще потерять институт разоблачителей»

— Как вы оцениваете роль журналистов, а также медиа в контексте распространения информации о разоблачителях? Изменилось ли что-то с 2014 года, когда активно стартовала информационная кампания для повышения положительного отношения к разоблачителям? 

А. Б: Конечно есть положительные моменты освещения, а есть и заказная дискриминация разоблачителей в СМИ. Припоминаю случай, когда в 2016 году в парламент зашел законопроект 4038а. Тогда еще было популярно явление, когда газету «Известия» раздавали у станций метро. Так вот, в один из дней я увидел на первой полосе огромное название статьи, которая имела целью дискредитировать институт разоблачения. В статье он подавался, опять же, сквозь призму «стукачества». Таких заказных статей было много и перед принятием законопроекта 1010. Но, тем не менее, можно отметить и положительную динамику освещения кейсов разоблачителей в СМИ, почему важно о них говорить и как им можно помочь.

А. К: Мне кажется, разные журналисты и медиа демонстрируют разное отношение к разоблачителям. Одни подпитывают негативные стереотипы о них как о «стукачах», особенно в разрезе потенциального вознаграждения в 10%. Остальные изображают разоблачителей и их роль положительно, поддерживают их поступок. Что точно изменилось с 2014 года, так это то, что освещать эту тему стали более интенсивно. И хотя произошло увеличение количества материалов в СМИ, все еще необходимо формировать положительное общественное мнение об разоблачителях и их вкладе в общество, в том числе и усилиях медиа.

— Какие проекты для усиления защиты разоблачителей реализуют ваши организации?

А. Б: Мы в Междисциплинарном научно-образовательном центре противодействия коррупции ACREC реализуем несколько проектов, которые в первую очередь направлены на экспертную поддержку деятельности управления, занимающейся защитой разоблачителей в НАПК; создаем и проводим тренинги для работников. Пишем разъяснения по защите разоблачителей. Также проводим международную конференцию, направленную на популяризацию и экспертное обсуждение вопросов о защите разоблачителей. И, конечно, пытаемся развивать вопросы защиты разоблачителей на научном уровне. Реализуем несколько исследований, затрагивающих тему защиты разоблачителей не только в Украине, но и в мире. Также вместе с НАПК мы издали Научно-практический комментарий законодательства Украины о защите прав разоблачителей коррупции, который должен нормировать и практику работы, и судебную практику в этой сфере. 

А. К: Я приобщен к написанию новой версии руководства разоблачителя коррупции. Его выпустит общественная организация «Трудовые инициативы» с Центром солидарности в Украине. У нас в Transparency International Ukraine для тех, кто хочет получить ту или иную услугу от государства без коррупции, есть ряд антикоррупционных инструкций. Например, проект «Что покупает твоя школа?». Там мы подсказываем гражданам, которые не хотят платить добровольно-принудительные взносы, как на карте закупок проверять, не закупался ли уже продукт, о котором идет речь. 

— Какие основные вызовы стоят перед экспертной средой, занимающейся внедрением института разоблачителей в Украине? 

А. Б: Это наработка коммуникационной стратегии по теме разоблачителей. Чтобы общество начало нормально воспринимать эту тему и не было ассоциаций разоблачителей со «стукачами», нужно подобрать правильные «ключи». То есть речь идет об изменении подхода к пониманию этого явления, а еще — установление понимания разоблачителей не только в обществе, но и среди основных стейкхолдеров. Поскольку если взять тот же Комитет по вопросам антикоррупционной политики, то есть люди, которые понимают, кто такой разоблачитель и почему нужно его защищать, а есть те, кто говорит: «Это совсем не то, что вы себе там думаете, разоблачители — это вообще подпольные агенты Госдепа и нам это не нужно».

А. К: Последние социологические опросы свидетельствуют о том, что доля обычных граждан, чувствующих себя ответственными за борьбу с коррупцией, снижается. Гораздо больше ответственности возлагается на президента, Верховную Раду, антикоррупционные органы и т.д. И это то, с чем нужно работать. Как следует работать и над формированием нулевой толерантности к коррупции. И, конечно, над изменением восприятия разоблачителей и формированием положительных коннотаций вокруг них. И было бы хорошо, если бы общество увидело несколько громких примеров, где разоблачители действительно получили свою защиту. 

— Что вы планируете делать дальше для изменения сознания и повышения разоблачительной культуры граждан? 

А. Б: Мы будем по-максимуму распространять продукты, которые производим об разоблачителях. Что должна делать Украина? Хотелось бы, чтобы все-таки завершили этот пилот и уже начинали говорить о применении широкой дефиниции к разоблачителям. 

А. К: В свое время мы проводили ряд кампаний по изменению отношения к разоблачителям, по изображению их как общественных стражей. И это то, что нужно делать и в будущем. Информационная поддержка, просветительские кампании — все это очень важно. Пока все же нам не хватает понимания своих прав и знаний о своих правах.

Фото «Рубрики»